«Вспоминая события прошлого, люди часто примешивают новую информацию к старой и тем самым создают новые воспоминания», – объясняет психолог Элизабет Лофтус. Всю свою жизнь Лофтус пытается доказать, что наша память несовершенна. В научном исследовании 1978 года, впоследствии вошедшем в начальный вузовский курс психологии, она демонстрировала участникам эксперимента слайды, на которых красный автомобиль сбивал пешехода. Хотя на фото было безошибочно видно, что на дороге стоял знак «СТОП», когда Лофтус начинала расспрашивать испытуемых, она использовала нарочно сбивающие с толку вопросы, например: «какого цвета был знак “уступи дорогу”?» В результате участники, которым задавали наводящие вопросы, чаще отвечали неверно, чем те, кому их не задавали. Открытие Элизабет Лофтус поставило под сомнение реальную ценность свидетельских показаний.

А в 2000 году группа нью-йоркских нейробиологов подтвердила предположение Лофтус на примере лабораторных крыс. Ученые решили проверить, изменяются ли наши воспоминания каждый раз, когда мы «извлекаем» их из памяти. Так был открыт еще один шаг в процессе запоминания, называемый реконсолидацией: извлекая воспоминание, мы, по сути, переделываем его, позволяя просочиться новой (и порой ошибочной) информации. В большинстве случаев это идет на пользу – ведь нам необходимо обновлять старый опыт, включая в него новую информацию, – но порой в ходе этого процесса возникают серьезные неточности.

Профессор психологии Генри Редиггер называет случаи, подобные казусу с оранжевым браслетом, разновидностью группового мышления: если один человек запомнил что-то неправильно и поделился воспоминанием с другими, неверная информация распространяется, как зараза из фильма «Эпидемия».

Помнила ли я то, чего не было? Была ли я человеком, распространившим заразу? Я уверена, что отчетливо помню слова «МОЖЕТ СБЕЖАТЬ» на браслете. Или нет?

– Наш мозг сочиняет сказки, – объяснила Крис Моррисон, нейропсихолог, проводившая мне тестирование в больнице. Я взяла у нее интервью в декабре 2010 года. – Когда многократно прокручиваешь что-то в уме, мысленные образы обрабатываются, и ты действительно веришь, что была там. Мы добавляем недостающие фрагменты и сцены, которые не можем вспомнить. – Как тот браслет с надписью «МОЖЕТ СБЕЖАТЬ».

По аналогии, в мозгу включается механизм извлечения воспоминаний, когда мы видим нечто узнаваемое. Определенные запахи и образы мгновенно переносят нас в прошлое, заставляя вспомнить давно забытое. Через год после выписки из больницы моя подруга Колин пригласила меня в паб недалеко от дома – «Иганс».

Название паба меня «кольнуло». Была ли я там раньше? Я не помнила.

Мы зашли в фешенебельный ирландский паб и направились к барной стойке. Нет. Я тут раньше не была. Но стоило мне оказаться в центральной ресторанной зоне и увидеть низкую люстру, и я поняла: нет, я все же была здесь еще до того, как заболела, – со Стивеном, его сестрой и ее мужем, перед концертом Райана Адамса. Я не только вспомнила, что была здесь; я помнила даже, что заказывала – рыбу с картошкой.

Ясность нахлынувших воспоминаний потрясла меня. Что еще я забыла? Какие еще воспоминания могут вернуться и выбить меня из колеи, напомнив, как тонка грань между реальностью и вымыслом?

Почти каждый день всплывают новые обрывки. Какие-то незначительные детали, например, темно-зеленые носки, которые я носила в больнице, или простое слово – как в аптеке, когда я увидела лекарство Колас, слабительное, которое принимала в клинике, – и тут же нахлынули воспоминания о сестре Аделине. В такие моменты мне кажется, что это та, другая Сюзанна зовет меня и говорит: «Пусть меня больше нет, но я не забыта». Как та девушка с больничных камер, которая умоляет: «Пожалуйста, помогите».

Но я знаю, что на каждое вернувшееся воспоминание приходятся сотни, даже тысячи остающихся погребенными в памяти. Несмотря на все расспросы врачей, все интервью и отысканные дневники, остается множество впечатлений и обрывков жизни, которые просто исчезли.

Как-то утром, через год после того как я переехала к Стивену, у меня наконец дошли руки разобрать коробки со старой квартиры. Я открыла небольшую коробку, где лежал старый сломанный фен, щипцы для завивки волос, блокноты и маленький пакет из коричневой бумаги. В пакете была открытка с изображением в профиль черноволосой женщины – это была какая-то известная картина, и я знала, что видела ее раньше, но где?

Четко обрисованный прямой нос, высокий лоб. Бледная кожа контрастирует с черным вечерним платьем; плечи открыты, платье держится лишь на двух бретельках из драгоценных камней. Женщина стоит в неестественной позе, облокотившись всем весом на кончики пальцев правой руки, которые опираются о деревянный стол; другой рукой она приподнимает полу платья, как королева. Поза соблазнительная и искусственная. Мне она кажется одновременно надменной и нездоровой – словно высокомерие не позволяет ей признать, что она смертельно больна.

Было в этой женской фигуре что-то странно притягательное, но эта картина влекла меня к себе иначе, чем Carota Миро из приемной доктора Бейли, вызывавшая зловещую смесь отвращения и симпатии. При виде этой картины во мне вдруг всколыхнулась память о чем-то давнем; волосы зашевелились от волнения, похожего на то, что я испытывала в детстве. И через мгновение я поняла: то же чувство было у меня, когда я рыскала в мамином комоде. Я смотрела на картину еще несколько минут, пытаясь понять связь между ней и этим забытым воспоминанием, но в итоге не выдержала и перевернула открытку.

Это был «Портрет мадам Икс» Джона Сингера Сарджента, написанный в 1884 году. В пакете нашелся и чек с датой покупки. Я купила эту открытку за доллар шестьдесят три цента в музее искусств «Метрополитен» 17 февраля 2009 – незадолго до первой истерики на работе. И о посещении этого музея у меня не осталось ни клочка, ни обрывка, ни тени воспоминания! Я просто не помнила, что была в «Метрополитен» в тот день в феврале. Не помню, что стояла перед этим полотном; не помню, что так заинтересовало меня в этой величественной и вместе с тем хрупкой фигуре.

А может, все-таки помню? Хочется верить в сказанное когда-то Фридрихом Ницше: «Существование способности забывать так и не доказано: мы лишь знаем, что некоторые вещи не приходят на ум, когда мы того желаем».

Может, воспоминание не стерлось, а запрятано где-то в закоулках моей памяти и ждет подсказки, которая помогла бы ему всплыть? До сих пор этого не произошло, и это наводит на мысли: а что еще я потеряла по пути? И эти воспоминания – они потеряны или просто спрятаны?

Что-то связывает меня с этой картиной – какое-то давно забытое чувство. Я повесила ее на стену в комнате, где пишу, и часто, погрузившись в размышления, смотрю на нее. Может, «меня» и не было, когда я увидела ее впервые, но какая-то часть меня все же находилась тогда в этом музее и прожила весь этот потерянный месяц. Эта мысль меня успокаивает.