– Потрясающе? – переспросила я, параллельно изображая перед Джуд и Шерон, что меня сейчас вырвет.

В итоге я дала-таки Тому номер, хотя у меня были немалые сомнения в том, что это правильно: вполне может быть, что после отъезда Веллингтона мама не прочь пуститься на поиск новых развлечений.

– Что это за мода на литературные клубы! – воскликнула я, положив трубку телефона. – Может, я ошибаюсь, но, по-моему, они возникают один за другим, как грибы после дождя. Не стоит ли и нам вступить в какойнибудь или туда только «остепенившихся» пускают?

– Конечно, только «остепенившихся», – с уверенностью проговорила Шерон. – Ведь они боятся, что их мозги совсем… Ой, смотрите-ка, принц Уильям!

– Дайте мне, дайте мне, – оживилась Джуд, выхватывая у нее из рук журнал «Хелло!» и впериваясь в фотографию статного отпрыска королевской фамилии. Сама я удержалась от подобного порыва.

Конечно, мне хочется видеть как можно больше фотографий принца Уильяма, и желательно в разных позах и костюмах, но я понимаю, что желание это неправильное и недостойное. Хотя не могу не признать, что в мозгу юного принца, судя по всему, зреет множество великих идей, и предвижу, что, повзрослев, он явит собой фигуру, сравнимую с рыцарями Круглого стола, и, взмахнув в воздухе мечом, положит начало новому миропорядку, так что Билл Клинтон с Тони Блэром покажутся рядом с ним вялыми старичками из давно минувшей эпохи.

– Слишком молодой – это сколько, как вы думаете? – мечтательно спросила Джуд.

– Такого возраста, что тебе в сыновья годится, – произнесла Шерон с такой уверенностью, будто есть правительственное постановление по этому поводу. Хотя, если подумать, в законах наверняка что-то подобное и написано, вопрос только в том, сколько тебе лет.

Телефон зазвонил снова.

– Привет, доченька, у меня новости! – послышался голос мамы. – Твой друг Том – ну, этот, гомосексуалист, – устраивает чтения одному поэту в литературном клубе «Спасательной шлюпки»! Он будет читать романтические стихи. Как лорд Байрон! Правда, здорово?

– Э-э… да… – запинаясь сказала я.

– Вообще-то, ничего особенного тут нет, – заносчиво добавила она. – У нас часто бывают писатели, поэты, актеры…

– Правда? Кто, например?

– Ой, самые разные, доченька. Пенни знакома с Омаром Шарифом, и он как-то читал у нас стихи. В общем, ты, надеюсь, тоже приедешь послушать?

– А когда это будет?

– Через две недели, в пятницу. Мы с Юной приготовим волованы с курицей.

Вдруг меня прошиб страх.

– А адмирал Дарси и Элейн тоже будут?

– Это мероприятие для женщин, как ты не понимаешь! Элейн, конечно, будет, но мужчины появятся позже.

– Но ведь Том с Жеромом там будут.

– Ну разве они мужчины, доченька?

– А ты уверена, что стихи Жерома не покажутся…

– Бриджит, не понимаю, на что ты пытаешься намекнуть. Мы же не вчера родились. Главное в литературе – это свобода самовыражения. Ой, кстати, если не ошибаюсь, Марк тоже туда придет с остальными мужчинами. Он сейчас работает над завещанием для Малькольма – так что все может быть!

58,5 кг (полный провал купальниковой диеты), сигареты: 19 (для ускорения эффекта от диеты), калории: 625 (не все ведь еще потеряно).

18.30. Р-р. Р-р-р. Завтра лечу в Таиланд, а у меня вещи не собраны и к тому же до меня сейчас дошло, что «через две недели в пятницу» – это, черт возьми, сегодня и мне надо ехать на поэтические чтения. Ой, как же мне не хочется тащиться в Графтон-Андервуд. Выдался такой чудный жаркий вечер, Джуд с Шерон идут на зажигательную вечеринку. Но, конечно, я должна оказать поддержку маме, «любовному фронту» Тома, высокому искусству и т. д. Уважая других – уважаешь себя. К тому же не страшно, если я не высплюсь и завтра буду уставшей, ведь я еду в отпуск. Сбор вещей много времени наверняка не займет, потому что гардероб мне нужен самый минимальный (всего пара маечек и саронгов!). На упаковку чемодана обычно уходит все время до отъезда, следовательно, правильнее всего будет как можно сильнее это время урезать. Ура! Вот как! Я все успею!

Полночь. Дома. Приехала с большим опозданием из-за всегдашней неразберихи с дорожными знаками (если завтра война, знаки, конечно, лучше не убирать, немцам они сильно подпортят дело). Меня встретила мама, одетая в странный бархатный жакет в восточном стиле – видимо, по ее мнению, так пристало одеваться даме из литературных кругов.

– Ну как Омар? – спросила я, прервав возмущенную тираду по поводу моего опоздания.

– Ай, мы решили вместо него курицу приготовить, – ответила она и повела меня через стеклянные двери в гостиную. Первое, что бросилось мне в глаза, – висящий над камином «фамильный герб» дикого дизайна с надписью «Акуна матата!».

– Тс-с-с! – подняв палец вверх, прошептала при нашем появлении Юна. С восторженным видом она взирала на Жерома.

Жером-воображала стоял перед шкафом с хрустальной посудой, наряженный в блестящую черную рубашку, через которую явственно просматривался проколотый сосок, и воинственно декламировал:

– Пыж его влажный, рыжий, бесстыжий – вижу. Вижу, хочу, держу…

Перед ним на стульях в стиле ампир полукругом сидели дамы в классических юбках и жакетах, на лицах их застыло выражение ужаса. В другом конце комнаты я увидела маму Марка Дарси, по лицу которой было похоже, что она весьма забавляется происходящим.

– Хочу, – рокотал Жером. – Держу его пыж, влажный, бесстыжий. Ядра беру. Дрожу, дерзновенный…

– Что ж! Просто превосходные стихи! – воскликнула мама, вскакивая на ноги. – Ну, кто хочет пирожков?

Потрясающе, как женщины ее круга умеют сгладить любые острые углы, что угодно сделать частью своего уютного обывательского мирка – так средство для чистки унитазов все обращает в ярко-розовую жидкость.

– О, как я люблю литературу! Она дает такое чувство свободы! – с пылом говорила Юна, обращаясь к Элейн, а Пенни Хазбендз-Босворт и Мейвис Эндерби тем временем суетились вокруг Жерома-воображалы, точно он Томас Элиот.

– Я же не закончил! – верещал Жером. – Я хотел еще прочитать «Дай волю рукам» и «Мужские впадины»!

И вдруг откуда-то прозвучало:

– О, если головы не потеряешь ты, когда теряют все и в том тебя винят…[18]

В комнату ввалился папа, и с ним адмирал Дарси, оба в стельку пьяные. Господи! В последнее время, как ни увижу папу, он все время во хмелю. Странно. Точно мы с ним ролями поменялись.

– И, верен сам себе, когда в тебя весь мир не верит, сохранишь спокойный твердый взгляд… – громогласно продолжил за папой адмирал Дарси, вскакивая на стул, чем привел в волнение собравшихся дам.