– Вот так, – объяснил он. – Приблизься к стеклу.

В вагоне было много народу; кто дремал, повесив голову, кто сидел, уставясь в одну точку, кто разговаривал с соседями. Напротив них сидела какая-то старуха, которая спала, укутавшись в черную шаль.

Девушка приложила руки к глазам, как бинокль, и, привыкнув к темноте, поняла, что в ночи есть свой смутный, чарующий свет.

– Так это и есть По? – недоверчиво спросила она. Немезио положил ей руку на плечо.

– А ты чего ожидала? – сказал он с улыбкой. – Река может быть только рекой.

И в самом деле, чего же она ожидала? Постов с колючей проволокой? Пограничных столбов? Мария точно не знала, но ожидала чего-то особенного: что пейзаж изменится, например, что зазвонят колокола, что кто-нибудь предупредит пассажиров, что они уже в другой области. Но темная ночь здесь походила на такие же ночи в Ломбардии, и только река была чуть побольше, да и то не настолько уж больше, чем Адда или Тичино, с детства знакомые ей.

– По ту сторону По все чужаки, – тихо произнесла она. Немезио ей не возражал.

– Скоро мы будем в Пьяченце, – сообщил он, – и ты сама все увидишь. Потом будут Фиденца, Парма, Реджо, Рубьера и, наконец, Модена.

Девушка не отрывалась от окна. Она слышала «Парма, Реджо, Модена», но звучало это для нее, как Касабланка, Алжир или Марракеш, настолько далеко это было от дома.

– Модена – это твой город? – спросила она, а поезд между тем гремел по железному мосту, проложенному над рекой, увлекая за собой ее душу, ее тело, отрывая от родной земли ее корни, чтобы увезти бог знает куда. Она увидела другой берег реки, заросли тростников, блестящие тополиные рощи; мелькали темные деревья, луга и виноградники, пшеничные поля и время от времени огонек на дороге или в доме – чужая земля.

– Да, Модена – это мой город, – ответил Немезио, – и я уверен, что тебе там будет хорошо. – Он старался утешить ее, но и сам был неспокоен. Его захватил дух авантюры, дух приключения, он послушался зова страсти, но они еще не вступили в будущее, а оно уже несло им первые трудности и сомнения.

Поезд затормозил, пыхтя и свистя, на вокзале в Пьяченце.

– О, мамма миа, мы в Эмилии, – сказала Мария так же, как если бы оказалась в Африке. Она тихо плакала в полутьме, и слезы из ее больших светло-карих глаз стекали по щекам, как когда-то в детстве, когда она потеряла дорогу домой.

Немезио обнял ее за плечи и привлек к себе. Он достал платок и вытер ее слезы.

– Я привык к поездам и уже не чувствую перемен, – сказал он. – Но я понимаю, что с тобой происходит. Думаю, это нормально, и понятно твое желание вернуться назад.

Это было в первый раз, когда у нее не спрашивали, почему она плачет. Даже в детстве кто-нибудь обязательно приставал к ней с этим вопросом, на который у нее не находилось ответа. Немезио не знал еще, что у женщины всегда найдется причина, чтобы поплакать, но он чувствовал ее тревогу, и Мария испытывала к нему благодарность за это.

– Милан не на краю света, – утешал он, – ты всегда можешь наведаться домой. Три часа – и ты из моего города приезжаешь в свой.

Это была хорошая мысль, и она успокоила Марию.

– Ты всегда будешь рядом со мной? – спросила девушка, как бы ища у него защиты.

– Поэтому я и увожу тебя с собой. – Он взглянул на старуху и, убедившись, что она спит и никто за ними не наблюдает, поцеловал Марию в губы долгим и жгучим поцелуем.

– Ты что, с ума сошел? – удивилась Мария, видя, что рука его тянется ей под платье.

Щеки девушки вспыхнули, она и сама удивилась резкому переходу от слез к желанию, от онемелости души к неодолимому зову чувств.

– Постараемся уснуть, – тем не менее сказала Мария. Если она не положит этому конец, он способен, пожалуй, заняться любовью в вагоне третьего класса прямо на глазах у старухи.

Немезио взял себя в руки и отодвинулся от нее.

– Ты права, Мария, – сказал он, – постараемся уснуть. То есть, – добавил он, – ты поспи. А я посижу и покараулю, чтобы нам не проехать Модену.

– Хорошо, – согласилась девушка, уже сраженная усталостью, волнением и сном.

Немезио нежно обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, и в объятиях любимого она задремала.

– И ты подцепила этого еретика! Ну, девушка, ты пожалеешь об этом! – загремел булочник своим низким басом, похожим на голос Спарафучиле, бандита и убийцы из «Риголетто». Это был невысокий худенький человечек лет шестидесяти, со светлыми невинными глазами ребенка и блестящей лысиной с короной легких седых волос по краям. На нем были серые брюки, шерстяная фуфайка и белый платок, завязанный узлом вокруг шеи.

– Ладно, Перфедия, – вмешался Немезио, который улыбался, стоя рядом с Марией. – А то, того и гляди, она тебе поверит. Не забивай ей голову, – добавил он, – у нас и без того есть проблемы.

Мария тоже улыбнулась, разглядев за грубым басом, поначалу испугавшим ее, доброго и немного смешного человека.

– Да, – наконец нашлась она, – я подцепила этого красавчика и не жалею.

Несмотря на усталость, охватившую ее, и путаницу в голове, она охотно вступила в игру. Теперь, когда мосты в прошлое были сожжены, она жила, мгновение за мгновением, точно во сне, жила той жизнью, которую безоглядно приняла, чтобы отныне разделить ее с человеком по имени Немезио Милькович, ворвавшимся в ее размеренное существование, словно вихрь.

– О вкусах не спорят, – загрохотал своим басом Перфедия. – Любовь, как известно, зла… Идите-ка наверх, любезные мои, к Бьянке. Она вам сварит горячего кофе.

Они прибыли на вокзал в Модену с первыми лучами зари, а теперь, когда добрались до булочной Перфедии на корсо Адриано, по-утреннему ласковое солнце поднималось над городом, в котором Марии предстояло жить. Из булочной исходил ароматный запах свежего хлеба, который помощник пекаря, парень в футболке и коротких штанах, вынимал из печи деревянной лопатой. Этот хлеб не похож был на ломбардские микетты: он имел необычную форму и напоминал два кулака, соединенных между собой двумя большими пальцами из теста.

Перфедия улыбнулся молодым людям своими добрыми глазами и сказал:

– Мы с Бьянкой принимаем вас с распростертыми объятиями. Чувствуйте себя как дома.

Перфедия был всего лишь приятель, но чувство его к Немезио было крепче родственных уз. Парень вырос у него на глазах, и Перфедия подпал под его неотразимое обаяние; он любил его, как брата, и готов был ради него на все.

– Ну, пойдем, – предложил Немезио, неожиданно заторопившись.

Скоро должны были открыться другие лавки и мастерские: мороженщика, механика, знакомого кузнеца и плотника, живущего в старом доме из обглоданных временем кирпичей, – и все эти люди накинулись бы на него с шумными приветствиями и разговорами на местном диалекте, в котором Мария поначалу ни слова бы не поняла.