Вопрос о человеческом и божьем суде тоже восходит к Достоевскому. Ольгу, скорее всего, будут судить как соучастницу, хотя формально она ни в чем не виновата. Не виновата она так же, как не виноват Митя Карамазов или Клайд Гриффитс. Но сущностно все трое – убийцы, и все трое должны предстать перед судом.

Присутствие этических императивов несколько смягчает то ощущение безнадежности положения человека, которое оставляет рассказ “Косьба”. Возможно, мы получим шанс начать все сначала, но, скорее всего, в мире Сенчина нам просто разрешат произнести последнее слово.

Биография Валерия Айрапетяна насыщена событиями и сама по себе может стать предметом эссе, если не целой книги. Мальчиком он стал свидетелем армянских погромов, которые учинили в его родном городе Баку распоясавшиеся хулиганы и националисты. Потом был отъезд, фактически бегство из республики. Семья мыкалась по российским городам и деревням, пока наконец не добралась до Петербурга. Северная столица встретила юношу Айрапетяна и его родственников не слишком гостеприимно – в Петербурге будущий писатель зимой ютился в неотапливаемых деревянных домах, часто ночевал на вокзале или в милиции, куда стражи порядка забирали его за бродяжничество. За годы скитаний и неустроенности Айрапетян сменил, что естественно в такой ситуации, множество профессий и даже успел получить среднее медицинское образование – оно потом дополнится высшим гуманитарным.

Вообще говоря, всякого рода житейских неурядиц у человека, решившего стать писателем, должно быть в меру. В противном случае воображение гасится – все силы уходят на борьбу с окружающим миром. Но это, как правило, происходит с теми, чей талант незначителен, чье воображение готово быстро истощиться. Сильный автор не нуждается в идеальных условиях, вернее, нуждается, но не в такой степени. Происходящее вокруг не отнимает у него времени и сил, не разрушает его, а, наоборот, – обогащает. Здесь жизнь принимается в ее предельной полноте, и все идет в работу: события, люди, детали; все организуется чувствительным мировидением в последовательную систему текстов. Новое не травмирует, оно дополняет прежнюю, вроде бы устоявшуюся картину и находит себе точный способ выражения.

Валерий Айрапетян принадлежит к числу именно таких авторов. Проблему принятия, усвоения нового, проблему трансформации жизненного в эстетическое он сделал основой лучших своих сочинений.

Прошлое для Айрапетяна – богатейшее хранилище образов и событий, как правило, ярких, колоритных, часто экзотических. Но в отношении к ним у него нет щемящей, сентиментальной ностальгии, которая всегда свойственна записным мемуаристам. Айрапетян, подобно Киплингу, Конраду и Джеку Лондону, чей роман “Мартин Иден” сыграл в его жизни важную роль, всегда эстетически дистанцирован от описываемых событий. Он – участник событий, но в то же время их бесстрастный собиратель и наблюдатель. Именно поэтому прошлое в его текстах крайне подвижно; оно способно меняться, разворачиваться в настоящее, открываться новому. Подобная позиция не столь характерна для нынешней русской прозы.

Дистанцированность и сдержанность рассказчика связана с важнейшим свойством прозы Валерия Айрапетяна: умением гармонизировать различные планы текста: социально-бытовой, символико-мифологический, экзистенциальный, психологический. В его прозе ни один из перечисленных векторов не становится доминирующим – все они пребывают в полном согласии. Не такой уж частый случай для современной прозы. Вирджиния Вулф однажды заметила, что литература – тонкий мост, и по нему нельзя пройти, обременившись сразу всем техническим наследием литературы, – что-то обязательно придется оставить. Собственно говоря, мы так и поступаем – усиливаем в каждом нашем тексте что-либо одно за счет другого. Валерию Айрапетяну удалось сохранить и то, и другое, и третье, собрать все планы повествования без ущерба и без риска свалиться с моста. Выбранный им путь требует предельной сосредоточенности, вживания в каждый конкретный образ и сцену, превращения их в нечто многомерное и самодостаточное. Добродетель скорее новеллиста, нежели романиста. Видимо, поэтому Айрапетян – мастер именно рассказов, коих он сочинил немало, и на сегодняшний день – автор всего двух повестей (“Дядьки”, “В свободном падении”).

Герман Садулаев с поразительной точностью определил свойства его прозы:

Я бы возразил против слова “непридуманный”. Рассказы Айрапетяна лишь выглядят непридуманными. Но только потому, что их достоверность есть следствие главного достоинства всякого настоящего писателя – умения сочинять правдоподобно, то есть, сочиняя, следовать логике создаваемой реальности, а не рассказывать, как оно “на самом деле” случилось.

Событийность у него укладывается в правила избранного жанра, а образы внутри жанра формируют живую, динамичную систему. Ощущение “невыдуманности” историй, предложенных Айрапетяном, объясняется, как мне кажется, еще и тем, что реальность его текста очень легко увидеть. Субъективные ощущения рассказчика, его личные мнения здесь всегда предъявлены зримыми, пластичными образами или яркими метафорами. Приведу несколько примеров.

Айрапетян – наследник определенной линии в истории литературы, традиции Флобера и Мопассана, мастеров зрительной поэтики, и их русских последователей: Бабеля и Олеши.

Эти предварительные размышления помогут нам разобраться в одном из лучших рассказов Валерия Айрапетяна “Детство” (2012). Не случайно он был включен в итальянскую антологию современного русского рассказа.