Домовничали лишь старики, больные да не умеющие танцевать.

– Проучить их, сволочей, – рявкнул отделенный Живов и первым бросился к пирамиде за винтовкой.

В пять минут оделись и вооружились все до одного, кто был налицо.

Сжимая в руках винтовки, бросились в клуб на расправу с теми, которые «хочут царя» и смеют открыто заявлять об этом.

Клубных гуляк кто-то предупредил.

Прибежавшие солдаты не нашли в клубе никого. На полу валялась побитая посуда, сорванные погоны, клочья одежды.

В мутных лужах вина и пива плавали окурки.

* * *

Был в казарме представитель Петросовета.

Записывал желающих – из окончивших учебную команду – обучать военному делу организующиеся на заводах отряды Красной гвардии.

Я записался. Работаю уже месяц. Занимаемся три раза в неделю по вечерам. В воскресенье – сверх программы – четыре часа. У меня целый взвод в сорок восемь бойцов.

Шагистику откинули. Проходили основные правила стрельбы. Принципы ведения полевой и уличной – в городе – войны.

Народ смышленый. За месяц многие в совершенстве научились обращаться с винтовкой и пулеметом. Отношениям с учениками не нарадуюсь.

Сегодня по окончании занятий на заводском дворе ко мне подошел один из моих учеников, фрезеровщик Кондратов и, краснея, путаясь в словах, сунул мне в руку двадцать рублей.

Плата за мою работу.

– Это товарищи собрали меж себя добровольно, наказали мне вручить вам, – пояснил он. – В следующий месяц тоже соберем, так что вы уж будьте без сумления. Мы не эксплуататоры, знаем, что вас кормят теперь не ахти.

При других обстоятельствах эта подачка возмутила бы меня, и я бросил бы работу.

Но сегодня она, эта милая чуткость и заботливость, так умилила и глубоко взволновала меня.

От денег я, конечно, отказался, хотя финансы мои и находились в самом плачевном состоянии.

Сегодня впервые за все годы войны почувствовал я полное удовлетворение жизнью, и от этого вдруг стало так тепло и радостно на душе.

* * *

Большевики требуют опубликования всех секретных договоров между бывшим царским правительством и союзниками.

Союзные консулы в панике. Боятся скандала. Положение союзников глупое.

Требование большевиков разумное, но я добавил бы к нему еще один пункт: уволить со службы всех дипломатов, ибо они даром едят хлеб народный.

Заключенные договоры никого и ни к чему не обязывают.

Равновесие Европы и всего мира регулируется только реальным соотношением военных и экономических сил.

И так как в данный момент во всех странах у власти стоят величайшие жулики, то все и обманывают друг друга.

Дипломатия при данных условиях вырождается в никчемное пустословие.

Капиталисты всех стран хотят воевать, но в то же время лукаво притворяются, что ищут мира. Назначение дипломатов состоит в том, чтобы скрывать от широких масс населения истинное положение вещей.

Говорить о мире в капиталистическом обществе все равно, что говорить о вреде алкоголя на собрании рестораторов и кабатчиков, которые наживаются на пьянстве людей…

* * *

В штабе полка случайно столкнулся с командиром роты.

– Послушайте-ка, – остановил он меня, – в одно очень порядочное семейство нужен солидный репетитор для двух оболтусов. Меня просили порекомендовать кого-нибудь. Хотите, я вас устрою?

Теперь на военный сезон вы, как старый интеллигентный фронтовик, будете украшением салона, в некотором роде.

– Благодарю вас, господин поручик. Вы опоздали. Я уже ангажирован.

– Кем? – спросил он огорченно.

– Я репетирую на Выборгской стороне сорок человек рабочих.

– Да? – острые иглы глаз впиваются в меня. – Почему же сразу сорок? Это целая школа. И куда вы их готовите: в гимназию или прямо в университет – этих «товарищей рабочих».

– Ни то, ни другое, господин поручик. Выше.

Глубокое изумление.

– Вы шутите?

– Нисколько.

– Объясните.

– Я обучаю их искусству владеть оружием и разбивать головы правителям, которые попирают интересы народа. Проходим стратегию и тактику уличных боев. Не забудьте, я ведь закончил учебную команду на фронте, кое-что смыслю в этом деле.

– Вот как! – глаза сузились, пышут огнем. – Похвально! Но полагаю, что это делается без ведома и разрешения правительства, даже без ведома своего полкового начальства. Какое вы имеете право самовольно отлучаться из казарм и обучать военному делу какие-то банды? Я немедленно доложу об этом командиру полка и поставлю вопрос в полковом комитете.

Разгорячившись, поручик говорит громко и резко. Вся канцелярия притихла. Полковые писаря с любопытством поглядывают на нас, предвкушая скандал.

– Доложить об этом вы можете. Это ваше законное право. Но знаете: я обучаю отряд рабочих-металлистов, отряд Красной гвардии и поэтому прошу вас слово «банды» взять обратно. В противном случае…

– Что в противном случае? Вы смеете мне угрожать?! Вы читали приказ.

Я быстро нагибаюсь к столу, хватаю массивную металлическую чернильницу.

– В противном случае я запущу этой чернильницей в вашу физиономию, господин поручик…

Ни слова не говоря, он повернулся на каблуках и скрылся в соседнюю комнату, оставив меня в картинной позе, с чернильницей в поднятой руке.

Я бросил чернильницу на стол перепуганного писаря, она с шумом покатилась на пол.

Я выскочил на двор и пошел в казарму. Все тело дрожало, как в лихорадке.

Когда я бываю на митингах и слышу злобные крики мещан и контрреволюционеров против распущенности солдат, я чувствую себя рядовым окопным солдатом, и мне кажется, что все удары буржуазных ораторов, все измышления буржуазных газет направлены против меня лично. Я прекрасно понимаю, что за этими упреками по адресу солдат скрывается органическая ненависть к революции. Если буржуазный оратор кричит: «Солдаты торгуют на панелях папиросами», это нужно понимать так: «Давайте старый режим. Восстанавливайте старые казарменные порядки. Давайте гусиный шаг мордобитие и стояние под винтовкой».

Многие плачут по старым порядкам, но открыто признаться в этом не хватает решимости. Действуют исподволь.

* * *

Старые офицеры, оставшиеся за бортом после перевыборов командного состава, ведут агитацию против выборной системы.

Возмущаются приказом № 1.

В офицерском клубе капитан Замбар-Заречный открыто ораторствовал:

– Я понимаю, господа, некоторый сдвиг был нужен, но нельзя же доходить до такого безобразия, как выборы командиров самими же солдатами по какой-то жидовской четыреххвостке. Разве можно таким дуракам, как наши солдаты, давать свободу?