Благо не утилитарно и никем не может быть присвоено, в том числе народом или нацией.

Абстрактная философия не была востребована демократией рынка, ставящей интерес выше общей категории; демократия по своей природе материалистична — склонна получить немедленную выгоду. Общего знания не хотим, дайте штучный и удобный в пользовании товар. Возникла история, рассказанная для американских школьников, и история, рассказанная для русских школьников, история красных и история белых. История приватизирована, как квартира; а домашняя философия востребована статусом свободного гражданина.

Сотрясающая общество вражда либералов и патриотов — мнимая: в данном пункте позиции либерала и патриота сходятся; ни тот, ни другой не желают знать, что существует истина, которая выше личной свободы или выше родины. Утверждение «Истина выше Родины» представляется патриоту кощунством, для патриота понятие «Родина» священно, это априорное сосредоточение блага; равным образом для держателя ценных бумаг кажется очевидным, что благо сконцентрировано в свободном предпринимательстве. Пристрастия либерала и патриота тождественны, несмотря на поверхностную конфронтацию: в сущности, национальные государства так же разрушают представление о Священной Римской империи и мировой монархии, как либеральная личность разрушает представление о плановом хозяйстве. Фашистское государство вырастает из корпоративной морали, просто нация становится самой успешной корпорацией, вот и все.

Неудобство приватизированных истин в том, что они не могут надолго удержать общий мир: получается война. Сегодня требуют моральных констант (вариант — «духовных скреп»), но если бы таковые появились, они бы скрепляли людей поверх индивидуальных и национальных интересов — этого ни национальное государство, ни свободный индивид не могут себе позволить.

Желаем получить прибыль с вклада в «Рудник Голубого Крота»!

Желаем умереть за Родину!

При всей несхожести этих пожеланий (первое звучит материалистично, второе возвышенно), оба они находятся вне моральных категорий, произнести такое может как Адольф Гитлер, так и Альберт Швейцер, и оба искренне.

Пожелание Платона, чтобы философы правили государством, основано на допущении, что разум нужен людям. Допущение опровергнуто при жизни Платона: он пытался участвовать в политической жизни Сиракуз и был продан в рабство. Письма Платона к тирану Дионисию стали постскриптумом «Государства»: короткая логика тирана сильнее логики протяженной.

Подобно тому как изобразительное искусство ХХ века отторгло изображение с перспективой и (соответственно) с иерархией сознания, была отвернута и картина мира с выстроенной системой ценностей. Системный взгляд на вещи неудобен: личные достижения могут лишиться первостепенного значения. Плоское изображение, знак, националистическая идеология вытесняют категориальную систему.

Категориальная философия существовала столь же недолго, как и перспектива в картине; и то и другое неудобно для правителя. Не всякий выдержит, подобно оппонентам Сократа, бесконечные сравнения масштабов: воля к власти сильнее любопытства.

Зачем план планеты, если строим банк? Когда в казарменной России изголодавшиеся по независимости люди стали жадно строить частные особняки, возникали казусы: балконы выходили в стену. Казус преодолели, позвали архитекторов, но понимания того, что особняк есть часть города, не появилось; возвели особняки, но город разрушили. Можно преодолеть и этот казус, восстановить город и даже воссоздать империю — но нет силы, заставляющей учесть, что страна живет внутри мира. Организация частностей в единую систему и есть философия — поэтому, кстати, не может быть философа-националиста. Однако сегодня — изобилие философов-националистов и писателей-патриотов.

Всегда ли надо знать вещи общего характера, чтобы обладать частным? Утешаем себя тем, что существует схема сборки деталей в одну картину; если нужда заставит, из национального интереса получится общечеловеческий. Но это не так; схема сборки не принадлежит ни частному лицу, ни нации, ни государству. Схема сборки — это идея; а идея не принадлежит никому.

Идея государства, сформулированная Платоном, трактуется как апология казармы. Но платоновского государства в реальности быть не может — это желток, даже не цыпленок. Идеального воплощения у идеи государства нет. И, подобно всякой вещи, государство меняется к худшему. То, как меняется государство, мы сами видели; мы наблюдаем метаморфозы, описанные древним греком.

В диалоге «Государство», затем в «Политике» Платон описывает процесс деградации общественного договора по стадиям; этот путь в XX и в XXI веке пройден неоднократно. Золотой век демократии длится недолго, республиканский период всеми любим, но он краток. Приходит олигархия как результат идеализации соревнования. Наступают неравенство и общественный разврат. Затем, через голову олигархии, неизбежно приходит тирания — как ситуативная справедливость. Тирания устанавливает всеобщее равенство в рабстве. Такое равенство подается как защита от демократического разврата. Внедрить рабство тем проще, что демократией общие категории уничтожены. Тиран говорит от лица морали; народ, уставший от двойных стандартов, охотно поворачивается к моральным постулатам тирана.

Разница между категорией справедливости и моралью тирании в том, что тираном мораль присваивается, тогда как мораль по определению есть ничья собственность. Тиран делается собственником морали, он «спикер от лица общественной морали», точно так же как олигарх — собственник недр и пространств, которые по замыслу Создателя принадлежат всем людям.

Если сказать коротко, пафос Платона состоит в следующем: надо остановить процесс преобразования демократии в тиранию. Иными словами, надо остановить приватизацию категорий. Смерть любого общества неизбежна — вещи ветшают; однако существует изначальная идея вещи, по отношению к которой следует фиксировать перемены. Вот об этой неумирающей идее и написано «Государство», а вовсе не о внедрении казармы.

Выше всего Платон ставил закон, то есть форму, в которую отлита идея блага.

Сама идея — не собственность государства, идею нельзя присвоить. Но закон — это форма (как форма для песочных куличиков, например), которой пользуются, чтобы зафиксировать правовые отношения между людьми. Закон — это не идеология, закон нейтрален; идеология появляется в обществе вместо закона, подменяя и сам закон, и идею, которая наполняет закон. Когда правитель создает рабочую идеологию, он совершает подлог: идея не может принадлежать государству и находиться у государства на службе. Все прямо наоборот: идея в каком-то смысле обладает государством; государство есть инструмент для создания и выполнения законов, а само по себе оно не представляет ценности. Тирания есть наиболее вопиющей форма беззакония, поскольку тирания отождествляет государство и идею.

Платон презирал демократию, это правда. Он полагал, что при демократии страсти будут выдавать за свершения, а стяжательство подменит мораль. Шаг к тирании станет самым естественным шагом демократа; и действительно, этот шаг человечество совершало неоднократно.