– Тамплиеры? – спросил незнакомец, для верности указывая пальцем на одну из палаток. И, не дожидаясь ответа, добавил:

– Нам нужна ваша помощь, святые братья...

Неоконченные фразы из неначатых песен.

Неподвижные рассветы в тумане дождя.

Гибнет мир, но, погибая, он беспечен и весел,

Он смеется и ликует, в никуда уходя.

Бесконечные разборки виноватых и правых,

Изначальное деленье на «своих» и «чужих».

Нескончаемые войны ради правды и славы,

Как остаток алкоголя в стакане души...

Флейтист сказал, что Тори старается как можно меньше бывать в Долине. Входит в силу. Учится жить по здешним законам. В человеческом мире ее со всех сторон подстерегают опасности, так что Тори предпочитает прятаться в каком-то из многочисленных «карманов», окружающих Долину.

– Про «карманы» я не очень понял, – признался Альберт, – это что-то из пространственной физики. Ольжех в «кармане» живет, и Теневая Лакуна – тоже «карман». Оттуда нам Тори не достать, но учиться она может только здесь. Значит, приходит в Единую Землю. Может, ненадолго, но нам ведь много и не надо.

Артур выслушал младшего, не особо вникая. Дел, если честно, хватало и без заблудших демонов.

Демонов?

Не важно. Мужское или женское – тело Тори было мертвым. А с мертвецами разговор короткий – топором по башке, и вся недолга. Пусть даже в этот раз коротко не получилось.

... Просверки стали, метельный свист клинков; она билась так, как будто вела танец, стремительный и страшный, очень красивый танец...

Мертвое должно быть мертво.

... Две недели отпуска истекли, но сэр Герман велел не торопиться в Сегед. Приказал оставаться в Шопроне.

«Чем больше бойцов вы подготовите в столице, брат Артур, тем меньше будет срок епитимьи за пренебрежение делами ордена».

Вот всегда он так! А какое, скажите, пренебрежение делами, если Артур по дороге из Цитадели заехал в штаб и сделал подробнейший отчет обо всем, что успел узнать. О деревьях-людоедах в Златой роще, об оборотнях, что на самом деле люди и могут быть крещены, о Городе и Пустошах, хозяине Развалин, о кладах в подвалах Флейтиста, о предполагаемом гнезде интуитов. Мало, что ли?

Мало.

Сэру Герману всегда мало.

Артур предпочитал работать в поле, но командор здраво рассудил, что его рыцарь для особых поручений принесет куда больше пользы, занявшись подготовкой орденских бойцов. Артур занимался. А еще смотрел, слушал, не понимал и пока даже не пытался понять, что же такое происходит вокруг.

Ощущение неправильности появилось еще в тот день, когда он вернулся в Шопрон из Сегеда. Тогда восприятие было обострено молитвой и постом, шестое чувство уловило некий диссонанс в звучании обычной городской жизни... Сейчас уже можно было не прислушиваться.

Артуру не нравилось в Шопроне.

Ему не нравились чернецы ордена Пастырей, тут и там попадавшиеся на улицах. Не нравилась собственная неприязнь к ним, смешанная с радостью, похожей на ту, что охватывала при входе в храм. Монахи сгибались в почтительных поклонах, а казалось, прячут лица под клобуками и сверлят недобрыми, пронзительными взглядами, и душа вздрагивала, не умея разобраться в себе.

Ему не нравились Недремлющие, и раньше-то не друзья, а теперь и вовсе почти враги. Митрополит издал постановление, запрещающее рыцарям духовного и светского орденов вступать в какие бы то ни было пререкания, но что прикажете делать, если не рыцарь даже – простой гвардеец из уличного патруля, проходя мимо, толкает плечом?

Сразу в морду?

Артур так и сделал.

Недремлющие как ждали... а почему, собственно, «как»? Они ждали. Три дня пришлось провести в казармах, носа не показывая в городе. Вроде наказание отбывал за учиненное безобразие. Всего безобразия – пять человек патрульных. И не покалечил ведь никого, за что их калечить? Так, поучил легонько.

Артуру не нравились люди. Нет, нельзя сказать, чтобы совсем уж не нравились – люди они люди и есть. Просто с тех еще, с давних времен привык к почтительности и страху. А нынче... боялись, да, что есть, то есть. А вот почтения как-то поубавилось. Объяснение этому было, и само по себе объяснение Артура вполне устраивало. Защищать людей взялись пастыри, которые делали это куда эффектнее, чем тамплиеры.

Не мечом, но словом.

Без оружия, без крови, одной только святой верой своей черный монах мог прогнать любую тварь, близко подошедшую к человеческим домам. Если верить слухам, пастыри умели даже заговаривать житников. А уж духов страшнее в Долине не водилось.

Артуру всего однажды довелось видеть деревню, посещенную житником. Но запомнил он это, кажется, на всю жизнь. Деревня, где не было ни одного взрослого человека. Только дети.

Детишки, убивавшие всех...

Мир изрезан, исковеркан и изорван на части.

В подсознании вереница пограничных столбов.

Превратилось в обязательство понятие «счастье».

Обязательными стали доброта и любовь.

Можно сесть и ждать Мессию, можно плюнуть в распятье.

Можно в бой пойти за веру, потрясая мечом.

Превратился мир в лохмотья обветшалого платья.

Все погибнет, кроме нас, и только мы ни при чем.

Житник приходил к людям просто: кто-нибудь из детей в разгар лета подбирал на улице куколку, сплетенную из соломы. Обычную куклу. Ровным счетом ничего особенного. Только для малышни такая куколка была почему-то милее всех других – деревянных, тряпочных или опять же соломенных. Кто их поймет, детей? Они же в обычном камушке с дороги, если блеснет он сколом на солнышке, драгоценность видят.

Вот и с куклой так же. Играли с такой всей деревней – совсем мелюзга и детвора постарше. Строили для игрушки домик где-нибудь в своем тайном месте, носили туда цветы и кусочки хлеба. По осени, когда резали скот, у порога домика появлялись потроха и кусочки мяса. А в один из дней кто-нибудь притаскивал украденного цыпленка или кролика, или еще какую живность.

Чем уж житник очаровывал детей – это только детям и ведомо. Но они как должное принимали то, что игрушечный домишко становится все больше, что растет и кукла, что исчезают приношения. Они играли, у игры были правила, а правила, как известно, нужно выполнять. Это взрослые могут себе позволить пренебрегать ими же установленными законами. Дети – нет.

А житник, раз попробовав живую кровь, обретал силу. И дальше все случалось очень быстро.

Убитых, кстати, дети хоронили. По-своему. Закапывали на поле.

А профессор в житников не верил. Странный человек! Не верить можно в то, что проверить не получится. А житники – они ж настоящие.

– Ну перебили взрослых, а потом что?