даже лучших из людей вести себя вопреки собственным убеждениям и собственному характеру», — писала Дженни Филдз. Эти ее слова приводили Гарпа прямо-таки в ярость.

— Да какого черта она-то пишет об этом! Что она-то об этом знает? — орал он. — «Плотское вожделение»! Да ведь она его никогда не испытывала, ни разу в жизни! Ничего себе — авторитет! Все равно что растение, описывающее мотивы поведения млекопитающих!

Впрочем, другие рецензенты были к Дженни куда добрее. Хотя некоторые серьезные журналы порой и упрекали ее за недостаточно высокий уровень мастерства, но в целом критики приняли ее книгу очень тепло. «Первая по-настоящему феминистская автобиография, которая искренне прославляет один способ жизни и столь же искренне отвергает и порицает другой», — написал один из них. «Смелая книга Дженни Филдз веско заявляет о том, что женщина может прекрасно прожить без какой бы то ни было сексуальной привязанности вообще», — говорилось в другой рецензии.

— В наши дни, — сразу предупредил Дженни Джон Вулф, — тебя либо воспримут как верный голос в нужное время, либо отвергнут как полную чушь.

Дженни Филдз восприняли как «верный голос в нужное время», и все же, сидя в своем белом сестринском халате за столиком ресторана, куда Джон Вулф водил только самых своих любимых писателей, она чувствовала неловкость при слове феминизм. Она толком не понимала значения этого термина, но само слово отчего-то напоминало ей о женской гигиене и «ирригаторе Валентайна». В конце концов, она получила медицинское образование, была опытной медсестрой. И потому всего лишь робко сказала, что, думается, сделала правильный выбор, прожив свою жизнь именно так, а поскольку ее выбор популярным не назовешь, она почувствовала, что необходимо сказать что-то и в его защиту. По иронии судьбы, среди множества молодых женщин из университета штата Флорида в Таллахасси идеи Дженни приобрели огромную популярность; возникло даже некое течение «женщин-одиночек», которые беременели, но замуж выходить не желали. Немного спустя этот синдром получил в Нью-Йорке название «дженни-филдзовского». Но Гарп всегда именовал его «грильпарцерским». Что до Дженни, то она знала только одно: женщины — как и мужчины — должны, по крайней мере, иметь возможность самостоятельно решать, как прожить свою жизнь, а если это превращает ее, Дженни, в феминистку, значит, так оно и есть.

Джон Вулф очень симпатизировал Дженни и изо всех сил старался предостеречь ее, ибо она могла просто не понять тайного смысла нападок и похвал, которые обрушивались на ее книгу. Однако Дженни так никогда и не уразумела, сколь «политически заряженной» оказалась ее «Сексуально подозреваемая».

«Меня учили ухаживать за больными, — говорила она впоследствии в одном из своих обезоруживающе искренних интервью. — Я сама выбрала эту профессию и по-настоящему увлеклась своей работой. Она казалась мне чрезвычайно полезной и важной, ведь замечательно, когда здоровый человек — а я всегда была здоровой — помогает людям нездоровым, которые сами себе помочь не могут. Думаю, именно поэтому мне и книгу написать захотелось».

Гарп, например, считал, что его мать до конца жизни оставалась настоящей сестрой милосердия. Она все время опекала его, пока они жили в Стиринг-скул; она сама выпестовала странноватую историю своей жизни; и, наконец, она без устали помогала женщинам, у которых были различные проблемы. Она стала знаменитой личностью, и многие женщины искали ее совета. Неожиданный успех «Сексуально подозреваемой» открыл Дженни Филдз, что огромное множество женщин стоит перед необходимостью выбрать, как им жить дальше; и, вдохновленные примером Дженни, они зачастую принимали весьма нетрадиционные решения.

В этот период Дженни Филдз запросто могла бы начать вести колонку «Советы женщинам» в любой газете, но она решила, что писательства с нее довольно, — как когда-то решила, что с нее довольно образования и довольно Европы. А вот ухаживать за кем-то, быть сиделкой, сестрой милосердия, советчицей она была готова всегда. Ее отца, обувного короля, «Сексуально подозреваемая» так потрясла, что он в одночасье умер от инфаркта. Правда, мать никогда не винила книгу Дженни в этой трагедии — Дженни тоже никогда себя не винила, — но обе понимали, что миссис Филдз не сможет жить одна. В отличие от своей дочери, мать Дженни привыкла жить в окружении большого семейства, а теперь она к тому же стала стара и нуждалась в присмотре. Дженни часто с грустью думала, как мать, шаркая ногами, бесцельно бродит по огромным комнатам дома в Догз-Хэд-Харбор, утратив со смертью мужа последнюю жизненную зацепку.

И Дженни отправилась ухаживать за ней; именно там, в родовом гнезде Догз-Хэд-Харбор, она впервые взяла на себя роль советчицы для женщин, искавших совета и утешения, ибо она действительно обладала недюжинной силой духа и нешуточной способностью принимать решения.

— Господи, до чего же странные решения мама иногда принимает! — сетовал Гарп, но в целом он был совершенно счастлив, и о нем неустанно заботились. Первый ребенок у них с Хелен родился почти сразу. Это был мальчик, которого назвали Дункан. Гарп часто шутил, что в его первом романе главы такие короткие как раз по милости Дункана. Гарп писал в перерывах между кормлениями, укладываниями спать и сменой пеленок. «Это роман, написанный урывками, — признавался он впоследствии, — причем исключительно из-за Дункана». У Хелен каждый день были занятия в колледже; она и ребенка согласилась завести, только если Гарп согласится сам за ним присматривать. Гарп не только согласился, он пришел в восторг от того, что ему вообще не придется отлучаться из дома. Он продолжал писать и нежно опекал Дункана, а кроме того, все делал по дому и готовил еду. Когда Хелен возвращалась домой, ее ждал вполне счастливый отец семейства и хранитель очага. Пока работа над романом шла у Гарпа успешно, никакие повседневные заботы, даже самые бессмысленные, ничуть его не огорчали и не обременяли. Более того — чем бессмысленнее они были, тем лучше. Ведь голова у него оставалась совершенно свободной. Каждый день Гарп на два часа оставлял Дункана у соседки с первого этажа и уходил в спортзал. Вскоре в женском колледже, где преподавала Хелен, он стал чем-то вроде странной знаменитости — неутомимо бегая вокруг площадки для хоккея на траве или полчаса подряд прыгая через скакалку в дальнем уголке спортзала, отведенном для занятий гимнастикой. Он скучал по борьбе и твердил, что Хелен не мешало бы подыскать работу в таком месте, где есть борцовская команда. Впрочем, и самой Хелен не очень нравилось ее теперешнее место работы: английская кафедра слишком мала, в аудитории нет ни одного мальчика, но все же место неплохое, и она не собиралась уходить, пока не подвернется что-нибудь получше.

Все расстояния в Новой