Шорин оказался в широкой палате, но Мария не собиралась здесь оставаться. Потянув Михаила за рукав и не говоря ни слова, она повела его в самый угол. Здесь, под широкой медвежьей шкурой, в стену была вделана потайная дверь. Государыня, не отпускавшая рукава боярина, втянула его в узкий проход, беззвучно захлопнула дверь, и Михайло оказался в кромешной темноте.

«Ну, вот и смерть моя пришла», – подумалось Михаилу, но тут Темрюковна зажгла неизвестно откуда взявшуюся у нее свечу. Взяв Михаила под руку, она повела его узким коридором, петлявшим в кромешной тьме, и Михаилу этот путь казался вечным. Наконец, повернув за угол, они оказались в маленькой, но уютной палате, в которой горело достаточно свечей, чтобы весь ужас Михаила как рукой сняло.

Мария, видимо поняв, что своей прошлой решимостью испугала Михаила, решила на этот раз действовать по-иному. Усадив Шорина, она повела с ним неспешную беседу, и совсем скоро он уже втянулся в разговор. Государыня была не такой уж дикой, как сперва казалось Михаилу, вскоре он нашел ее интересной собеседницей, а после весьма удачных лестных слов, потешивших его мужское самолюбие, ей удалось наконец сломить сопротивление молодого боярина.

К тому же, Мария выглядела как никогда хорошо, нет, она была просто ослепительна, и глядя в ее темные очи, в которых блестящими точками отражались огоньки свечей, Михаил поддался ее очарованию. У него уже не было желания бежать от государыни, как от какой-то заразы, напротив, она пленяла его все больше и больше.

Темрюковна же, незаметно для Шорина, словно искусный воин, продолжала вести «осаду» неприступного боярина. Их беседа плавно перешла в трапезу, заблаговременно приготовленную. И пока Михайло отвечал на все новые и новые вопросы Марии, рассказывал то о новгородской жизни, то о граде Вольмаре, Мария, постепенно раз за разом наполняла его пустеющую чашу, так что он даже не заподозрил, что выпил слишком много.

Постепенно зелье начало действовать, и все смешалось в хмельной головушке Шорина. Он и сам не понял, как вышел из-за стола, как одна за другой погасли свечи.

– Машенька, – прошептал Михайло, думая совсем о другой женщине, но в его объятьях, изогнувшись, затрепетал стройный стан государыни…

Очухавшись, Михайло уже у себя в тереме ощутил глубокое чувство вины, навалились дурные предчувствия. Теперь-то уж точно отступать было некуда, и в ужас приводило то, что теперь придется повторить эти встречи.

Однако супруга Иоанна, видимо, обрадованная тем, что добилась своего, немного поостыла. В следующие встречи, когда Михайло, как всегда, приходил побеседовать с государем, Темрюковна то вообще не появлялась, то не оказывала Михаилу прежнего внимания, не говоря уже о том, чтобы вновь договориться о встрече. Оттого Михайло, довольный, как нашкодивший ребенок, что шалость сошла ему с рук, верил в то, что государыня отвязалась от него и можно будет спокойно пожить с Машуткой.

Но рано радовался Михайло. Мария лишь выжидала, зная, что под шумок свадьбы не раз еще сумеет она побыть наедине со своим ненаглядным…

Светлым, ослепительно солнечным выдался этот морозный зимний денек, когда на санях с бубенцами во весь опор, вихрями взметая за собой серебристый снег, мчались счастливые молодые свершить обряд венчания.

Свадьба эта не могла быть пышной – боярин Шорин венчался во второй раз, да и при всем желании ни Михаилу, ни Марии почти некого было пригласить – единственная родственница Михаила и мачеха Машеньки скончалась. Однако среди малочисленных гостей были государь с государыней, и сам Иоанн Васильевич, на этот раз бывший до странного похожим на прежнего Иоанна, искренне радуясь за своего друга, пожелал ему долгих лет совместной жизни.

Казалось, вместе с ярким январским солнцем наступала в жизни Шорина новая, светлая полоса. Сладко щемило в груди у Михаила, когда слушал он поздравления, оборачивался и впервые за долгое время видел кругом одни лишь улыбки.

Как-то по особенному смеялась Машутка, и ее звонкий голосок, словно целительный бальзам на душу, успокаивал Михаила, заставлял верить в то, что вот оно – долгожданное счастье, и настоящая жизнь только начинается…

Лишь только одна улыбка не была искренней в этот день, только одно пожелание не шло от самого сердца – Темрюковна не желала этого венчания, но, сетуя на свою горькую долю, понимала, что свадьба хотя бы на некоторое время облегчит ее столь изворотливые попытки встретиться с милым ее сердцу молодым боярином.

Так уж вышло, что супруга Иоанна Васильевича, самодержца всея Руси, сама государыня во всем своем великолепии в тот день завидовала хотя и ставшей сегодня боярыней, но еще вчера простой холопке, девке. С высоко поднятой головой одаривала она жениха и невесту самой восхитительной улыбкой, на которую была способна, произносила пожелания благополучия, и кто бы мог подумать, что под этим воистину царским гордо-каменным обликом Темрюковна едва удерживает наворачивающиеся слезы…

Когда отшумело свадебное торжество, сказаны были все теплые слова и не одна чаша выпита за здоровье молодых, у Михаила наступила сладкая пора. Хотя давно уже жили Михайло и Мария как муж и жена, нельзя сказать, что свадьба для них ничего не значила… Они с не меньшим пылом наслаждались взаимной любовью, но брак укрепил их отношения, и помимо страсти супруги стали испытывать друг к другу доверие и уважение.

Однако и до свадьбы слишком долго бездельничал Михайло, потому пора было приступать к государевым делам. Возвращаться в Кремль Михаилу совсем не хотелось – в его отсутствие там и дохнуть-то спокойно нельзя было, и это гнетущее состояние утомляло хуже любого дальнего похода. Но, пообвыкнув, Михайло успокоился. Царь по-прежнему благоволил к Шорину и, хотя порой ни с того ни с сего начинал бранить даже и заветного друга, вскоре утихал.

Михайло вновь учился юлить, осторожничать, подстраиваться под государев норов и ладить, пусть хотя бы и не искренне, со всеми новыми любимцами Иоанна, однако при всем при этом Шорину еще ни разу не пришлось поступиться своими желаниями. Напротив, нет-нет да прислушается государь к порой дерзким советам Михаила.

Сколько раз уже в гневе переходил на крик Иоанн, сколько раз замахивался на Шорина посохом и готов был собственными руками придушить на месте Михаила, но всегда, опомнившись, останавливался. К тому же Шорин, высказав что-нибудь дерзкое, тут же начинал отговариваться. Мол, он ни на чем не настаивает, на все воля государева, и решать, конечно же, царю, а он, смиренный Иоаннов раб, только скажет свое тихое слово, не надеясь даже, что его услышат.

Польщенный подобными речами, к тому же сказанными не кем-то, а самым близким другом, Иван Васильевич успокаивался, отходил, а позже даже следовал совету или принимал во внимание слова Михаила. Так и проходили дни боярина Шорина, который, поначалу напрягаясь от постоянного страха оказаться жертвой Иоаннова гнева, вскоре привык к постоянной игре со смертью. Это почти что безразличие к своей судьбе к тому же было по душе Иоанну, который, видя, что друг даже смерти не боится и своими постоянными советами каждое мгновение рискует остаться без головы, стал все чаще и чаще обращаться к Михаилу.