— Изабел, — продолжал он. — Не злись. Я хочу. Я правда очень хочу.

Я ничего не сказала. Я рассматривала перышко из подушки, каким-то образом очутившееся на лавандовом покрывале.

— Господи, Изабел, ты только все усложняешь. Я пытаюсь вспомнить, как это — быть приличным человеком, понимаешь? Пытаюсь вспомнить, кем я был до того, как стал сам себе невыносим.

— Как, неужели ты тогда не трахался? — процедила я. Крупная слеза выкатилась у меня из глаза.

Я услышала шорох и вскинула глаза; он стоял лицом к окну со скрещенными на груди руками.

— По-моему, ты сама говорила, что бережешь себя для мужа.

— Какое это имеет значение?

— Не нужно тебе со мной спать. Неужели ты хочешь, чтобы твоим первым мужчиной стал чокнутый певец? Ты потом будешь всю жизнь себя за это ненавидеть. С сексом так бывает. В этом ему нет равных. — В его голосе послышалась горечь. — Ты хочешь забыться и ничего не чувствовать, и примерно на час тебе это удается. Но потом становится только хуже. Поверь мне.

— Ну да, ты же у нас спец.

Еще одна слеза скатилась по моей щеке. В последний раз я плакала, когда умер Джек. Больше всего мне сейчас хотелось, чтобы Коул ушел. Если я и допускала, что кто-то может стать свидетелем моих слез, это был определенно не Коул Сен-Клер, король вселенной.

Коул обеими руками оперся о подоконник; последние отблески дня играли у него на лице.

— Я изменял моей первой девушке, — произнес он, не глядя на меня. — Много раз. На гастролях. Когда я вернулся, мы поругались из-за какого-то пустяка, и я признался, что изменял ей с таким количеством девиц, что перестал даже запоминать их имена. Сказал, что теперь, когда мне есть с чем сравнивать, я понял, что в ней нет ничего особенного. Мы расстались. Вернее, я ее бросил. Она была сестрой моего лучшего друга, так что я фактически вынудил их сделать выбор между мной и друг другом. — Он рассмеялся жутким безрадостным смехом. — А теперь Виктор бегает где-то по лесу в волчьем обличье. Вернее, в обличье человека, который все время превращается в волка. Отличный из меня друг.

Я ничего не ответила. Мне плевать было на его этический кризис.

— Она тоже была девственницей. — Коул наконец-то взглянул на меня. — И теперь она меня ненавидит. И себя тоже. Я не хочу, чтобы то же самое случилось с тобой.

Я в упор посмотрела на него.

— По-моему, я не просила тебя о помощи. И не за тем звала тебя сюда, чтобы ты мне тут проповедовал. Я не просила тебя спасать меня от меня самой. И от тебя тоже. По-твоему, я совсем слабачка? — На миг мне показалось, что я не смогу произнести это вслух, но все-таки смогла. — Надо было плюнуть на тебя, и кончал бы с собой на здоровье!

И снова у него на лице появилось то выражение, то самое выражение. Казалось бы, я должна была задеть его за живое, но его лицо… оно не выражало ровным счетом ничего.

Слезы оставляли на моих щеках горящие дорожки, щипали подбородок. Я и сама не понимала, что оплакиваю.

— Ты не такая, — сказал Коул устало. — Поверь мне, я повидал достаточно девиц, чтобы разбираться в этом. Послушай, не надо плакать. Ты не из тех, кто плачет.

— Да? И из каких же я тогда?

— Я расскажу тебе, когда сам пойму. Только не плачь.

Из-за этих его постоянных «не плачь» мне вдруг стало совершенно невыносимо, что он оказался свидетелем моих слез. Я закрыла глаза.

— Уйди. Уйди отсюда.

Когда я снова открыла глаза, его уже не было.

КОУЛ

Спускаясь по лестнице, я боролся с искушением выйти за дверь и проверить, действительно ли судорога, сводившая мои внутренности по пути сюда, значила то, что я подозревал, но в конце концов остался в теплом доме. У меня было чувство, будто я узнал о себе что-то такое, чего не знал раньше. Что-то настолько новое, что я боялся позабыть об этом, когда стану волком, и не вспомнить больше, превратившись в Коула вновь.

Я неторопливо шагал по главной лестнице, не забывая о том, что где-то в чреве дома бродит отец Изабел, в то время как она сама осталась в своей башне в одиночестве.

Интересно, каково это — расти в таком доме? Я боялся лишний раз дыхнуть, чтобы не свернуть ненароком какую-нибудь декоративную вазу или не попортить безукоризненный букет сухих цветов. Конечно, я и сам вырос в состоятельной семье — семьи успешных одержимых гениев редко бывают другими, — но наше жилище никогда не выглядело вот так. Оно выглядело… жилым.

По пути в кухню я заплутал и очутился в зоологическом музее — огромном сводчатом зале, битком набитом чучелами животных. Их было столько, что я усомнился бы в их реальности, если бы не мускусный запах скотного двора, который бил в нос. Неужели в Миннесоте не действовал закон об охране животных? Некоторые из них явно были занесены в Красную книгу; во всяком случае, в лесах штата Нью-Йорк мне видеть их ни разу не приходилось. Я сощурился на дикую кошку с каким-то невиданным узором на шкуре, которая щурилась на меня. В голове всплыл обрывок давнего разговора с Изабел, когда мы с ней только встретились, — что-то про любовь ее отца к стрельбе.

Разумеется, был здесь и волк, вечно крадущийся вдоль одной из стен; его стеклянные глаза поблескивали в полутьме. Должно быть, общение с Сэмом все-таки сделало свое черное дело, потому что внезапно мне подумалось о том, как жутко умереть вот так, вдали от своего настоящего тела. Как если бы астронавт умер в космосе.

Я оглядел чучела — грань между мной и ними показалась вдруг совсем тонкой — и сунулся в дверь на другом конце зала в надежде, что за ней окажется кухня.

И снова ошибся. Дверь вела в роскошную круглую комнату, красиво озаренную светом догорающего заката, проникавшим сквозь окна, которые занимали половину изогнутых стен. В центре стоял изящный мини-рояль — и больше ничего. Только рояль и стены цвета бордо. Эта комната предназначалась исключительно для музицирования.

Я вдруг понял, что не помню, когда в последний раз пел.

И не помню, когда скучал по пению.

Я коснулся рояля; гладкая крышка казалась холодной на ощупь. Почему-то в этой комнате, к окнам которой подступал холодный вечер, только и ждущий превратить меня в волка, я ощущал себя человеком куда острее, чем все последнее время.

ИЗАБЕЛ

Я еще немного позлилась, потом заставила себя встать с постели и отправиться в крошечную ванную. Подправив макияж, я встала и подошла к окну, в которое смотрел Коул. Интересно, где он сейчас? К удивлению моему, я различила в темно-синих сумерках луч фонарика, мелькавший в чаще леса где-то неподалеку от поляны с мозаикой. Коул? Нет, не мог он сохранить человеческий облик в такую погоду, он и так был на грани превращения, пока мы не добежали от машины до дома. Кто тогда? Мой отец?

Я нахмурилась, пытаясь понять, не сулит ли этот загадочный свет неприятности.