возможно, что и рояль, и современный оркестр тоже недостаточны, чтобы передать всю красоту и богатство гармоний, которые слышались тому же Баху или глухому Бетховену. Иное дело, что записывать то, что им слышалось, они могли, лишь опираясь на инструменты своего времени. Да и сама нотная запись, как бы досконально ни была она разработана, не обладает исчерпывающей точностью математической формулы, являясь скорее всего лишь родом стенографической записи сочиненной композитором музыки. А в чем, как вы думаете, причина вечной неудовлетворенности Рихтера своим исполнением? Разумеется, лишь в том, что он почти всегда слышал большее, чем ему удавалось выразить, даже ему!

Какие важные выводы можно сделать из уже сказанного? Во-первых, всякое исполнение «под старину» не является воплощением авторского замысла, это лишь попытка воссоздать атмосферу того времени. Ибо всякое гениальное творение растет и эволюционирует со всем человечеством, оставаясь всегда впереди. (Тогда как сиюминутный талант, каким бы ярким он ни казался современникам, неминуемо отстает и угасает, как забытый костер.) Во-вторых, невозможно знать, как высоко простиралось то, что слышал своим внутренним слухом творец, над тем, что дошло до нас в нотной записи.

Но, сочинив музыку, всегда ли он слышал ее впоследствии одинаково? Конечно же, нет. И отношение к ней самого создателя со временем тоже меняется, не может не меняться! Уверен, что даже самые выдающиеся исполнители собственной музыки, такие как Бах, Моцарт, Бетховен, Мендельсон, Шопен, Лист, Рахманинов, не всегда играли сами себя одинаково. Мне часто кажется, что Рихтер играет Шопена и Моцарта так, как возможно играли бы они, проживи лет на 20 дольше.

Но возможны и такие случаи, когда исполнитель способен действительно обнаружить в музыке какие-то новые грани (случай с Равелем и Тосканини). О чем это говорит? Да лишь о том, что эти грани, пусть даже еще неосознанные автором, до поры до времени притаились где-то там, среди нотных знаков, как невзошедшие еще семена, и чем значительнее произведение, тем больше в нем этих семян. Так что если даже юный Моцарт и не осознавал всей глубины, таящейся в его первых сонатах, то семена в них он все же посеял, и заслуга Рихтера «лишь» в том, что он первым сумел их обнаружить. При этом ничего не добавляя в музыку «от себя» — вы сразу же слышите, что это Моцарт, именно Моцарт (не Брамс вместо Шопена, как в случае с Циммерманом) — все дело в мельчайших нюансах.

Но я пишу все это не для восхваления Рихтера (он в этом давно уже не нуждается), а затем, чтобы попытаться дать ответ на изначально поставленный вопрос: можно ли улучшить гения? Математически доказуемого ответа на этот вопрос разумеется нет. Мы можем лишь с большой степенью вероятности предполагать, что всякая музыка заведомо гениального автора таит в себе неисчерпаемый потенциал; гениальность же исполнителя в том, чтобы бережно, с любовью и тактом продвигаться по пути раскрытия этого потенциала. Как это всю жизнь делал Рихтер.

июль 2001

ИСКУССТВО И НАУКА

/Размышления о злободневном и не только/ 

Сейчас, когда люди в нашей стране все больше теряют голову (кроме тех, разумеется, у кого ее отродясь не было), что, по-вашему, в первую очередь выбрасывается на свалку? Разумеется то, где более всего необходима голова: искусство и наука. А между тем, «только наука и искусство способны возвышать человека до Божества», как написал в одном из писем Бетховен. Не в моих силах вернуть голову тем, по чьей вине в России закрываются научно-исследовательские учреждения и, к примеру, петербургское «Радио-Классика», этим уже ничего не поможет. Забудем о них и, просто чтобы отвлечься на несколько минут от повседневных забот, задумаемся немного о Божественном, о сути искусства и науки, о том, что у них общего — в плане указанного Бетховеном возвышения, — и в чем они, на мой взгляд, существенно различны.

Цель науки — постижение Божественной сущности мироздания. На этом пути люди сделали несчетное количество открытий, проникли в глубины космоса и атомного ядра, неоднократно заходили в тупик и снова находили дорогу, но и сегодня, в конце 20 столетия своей новой истории, человечество знает о мироздании ничтожно мало. И так будет всегда! Каждое новое открытие лишь отодвигает от нас линию горизонта, и если мы говорим о непознаваемости Бога (что бы мы ни понимали под этим словом), то столь же справедливо говорить о непознаваемости Его творения. Да, наука способна возвышать человека до Божества, но никогда его она до Него не возвысит.

Иное дело искусство. Здесь человек создает свой собственный мир. Но не такой и не так, как это описано в гениальной пьесе братьев Карела и Йозефа Чапек «Адам-творец», не переиначивая на свой лад мироздание, не подражая ему. Пусть наука ответит мне, откуда берется музыка, это самое загадочное и самое высокое из искусств! В окружающем нас мире ничего подобного симфониям Бетховена нет, хотя я и могу допустить, что все они лишь слабая тень той воистину Божественной музыки, которой неисчислимые слушатели веками наслаждаются в раю. Но тогда возникает другой, не менее жгучий, вопрос: как мог Бетховен (Бах, Моцарт, Шуберт...) подслушать эту музыку на земле? (Притом я совсем не уверен, что кто-либо из них удостоился чести быть принятым в рай и посмертно.)

Всякий талант от Бога, и я отнюдь не склонен считать Галилея менее значительной личностью, чем, ну скажем, Эль Греко, а Эйнштейна, — чем Моцарт, я лишь хочу подчеркнуть это тонкое различие науки и искусства: если первая помогает человеку продвигаться (незначительно!) по потемкам Божественного лабиринта, то второе возводит в этом лабиринте храмы духа, создает неподсмотренные в природе оазисы красоты, острова блаженства и радости. Человек науки, сколь бы ни было велико (в глазах людей) его открытие, в лучшем случае способен разгадать одну из бесчисленных загадок мироздания; гений искусства, особенно музыки, творит сам, и за неимением достоверных доказательств, что Кто-то это уже сделал лучше, чем он, вправе сам почитаться за божество.

Поймите правильно: я далек от мысли принижать значение науки перед искусством — я лишь пытаюсь разобраться, в какой мере они способны возвысить человека до Бога.

август 1998

МУЗЫКА И ЦВЕТЫ

Что обычно дарят женщинам на 8 марта? Странный вопрос, ну конечно, цветы! А какие бы вам хотелось — розы? Или, быть может, тюльпаны? Лилии? А как насчет рододендронов? — это те же азалии, что теперь повсеместно продаются в горшочках. Отлично, но ведь