Из расположения роты решили зайти к знакомой Воронцова, на улице стояла хорошая погода, июль месяц, очень тепло. Когда мы зашли в дом, то натолкнулись на сестру-гадалку, которая разглядела у моего товарища нераспечатанную колоду и попросила ее отдать, чтобы погадать нам. Я не верил в предсказания до того момента, но после произошедшего, представьте себе, думаю, что предсказания возможны. Сестра сказала о том, что мы с другом буквально в ближайшие дни расстанемся. Мы улыбнулись только: как же так, дали клятву о том, что вдвоем пойдем на фронт. Гадалка только не смогла разглядеть, кто из нас окажется на фронте, я или он.

Буквально на следующее утро прибегает к нам в дом солдат и говорит, мол, собирайте вещи. В это время как раз намечалась Орловско-Курская дуга, наша разведка уже четко знала, что там начнется серьезное немецкое наступление. Так что нас в срочном порядке выстроили на плацу, готовимся к отправке на фронт, оркестр только начал играть марш «Прощание славянки», как к командиру полка подбегает адъютант, дает ему бумажку, после чего из строя вызывают пять человек. В том числе и Воронцову приказали выйти из строя, он со своим чемоданчиком остался в расположении запасного стрелкового полка. Нас же проводили на Орловско-Курскую дугу. В августе мы прибыли в резерв фронта в деревню Голощапово Плавского района Тульской области. До сих пор не могу понять, почему нас долго держали в резерве. Но в конце концов к нам начали приезжать «покупатели» из различных воинских частей, ведь в ходе ожесточенных боев выбило много командного состава. Стали предлагать, кому в зенитчики идти, кого в артиллерию звать или в минометные части.

Но я никуда особо не рвался. И тут приехали командиры штрафных рот. А когда мы стояли в резерве, то видели, как мимо проходили в сторону фронта строевые части, большинство солдат которых составляли или старички, или молоденькие хлюпики, а время от времени через деревню шли штрафники — морды здоровые, крепкие и сильные ребята. А тут еще приехавшие и рассказывать стали, какими правами и привилегиями обладают офицеры штрафных частей. Командир штрафной роты приравнивался по правам к командиру полка, всем офицерам регулярно давали отпуск, я, например, за время войны трижды приезжал домой. Конечно, штрафники и воевали на передовой, и часто гибли, но и поощрения офицерам были очень большими. Повышенный оклад, подчинение напрямую командованию армии или фронта. Мы были единственными воинскими частями, у которых имелись свои печати, на нашей, к примеру, указывалось: «275-я отдельная армейская рота действующей армии», так что я согласился пойти офицером в штрафники. Вот так в августе 1943 года меня назначили командиром взвода 275-й отдельной штрафной роты 3-й армии. В это время как раз бои за Орел шли.

Прибыв в часть, я увидел, что разные люди попадали в отдельные штрафные роты. Воры, бандиты, рецидивисты, прибывшие из тюрем и лагерей со своими традициями и законами, которые и здесь, на фронте, тем более с оружием в руках, забывать не собирались. Были и случайно оступившиеся, а порой и безвинно пострадавшие и оклеветанные люди. Попадались и вышедшие из окружения солдаты и сержанты, а также побывавшие в плену.

Присоединился я к роте в районе Орла. Наша штрафная рота состояла из четырех взводов, трех стрелковых и одного санитарного, и была прикреплена к 308-й стрелковой дивизии. Эта дивизия, сформированная в Сибирском военном округе, в городе Омске, находилась под командованием генерал-майора Леонтия Николаевича Гуртьева. Участвовала в Сталинградской битве, сражалась под Мамаевым курганом. Боевая часть. Ее бросали на самые опасные направления, а штрафников ставили на наиболее трудные участки.

275-й отдельной штрафной ротой тогда командовал Дудкин, бывший командир погранзаставы. Ему было 45 лет, а мне шел двадцатый. Меня познакомили с замполитом, который именовался у нас агитатором, им был директор школы из Вологды. Моим взводом ранее никто не командовал, потому что он был сформирован за счет нового пополнения для штрафников. Всего во взводе было 52 человека. Кто составлял личный состав штрафных частей? Основную массу составляли ребята исключительно из тюрем, причем все только добровольцы, силой никого не заставляли к нам записываться. Заключенные, наоборот, сами просились в штрафники, ведь они могли на фронте завоевать себе амнистию, так что их даже отбирали по физическим данным. Но политических заключенных никогда не было в штрафниках. В дальнейшем, уже под конец войны, большинство штрафников стали составлять бывшие власовцы. Но были и некоторые примечательные провинившиеся. Так, в первый состав моего взвода попал клоун-манипулятор, он в Москве жил, выступал в цирке вместе с семьей. Его откомандировали на Дальний Восток, и он по дороге давал внеочередные концерты, за что арестовали и отправили к нам в штрафную роту. Сегодня его бы назвали успешным шоуменом. В дальнейшем к нам попал сотрудник китайского посольства из советских граждан. Он провинился за то, что продавал налево какие-то моторы. Типичный образчик современного бизнесмена. Ему повезло, он отличился при разведке, взял ценного «языка» и был не просто реабилитирован, но и получил орден Красной Звезды. Но такое редко случалось.

Как мы были вооружены? Великолепно, любая пехотная часть слюной давилась, видя наше оружие. Был свой взвод автоматчиков, у всех остальных хорошие карабины, а также вдоволь ПТР. Минометов у нас не было, зато имелось девять пулеметов ДП-27 на роту.

Мой взвод в бой сразу не стали вводить, потому что у нас существовало неписаное правило — в бой сначала идут «старики». Так что нас, «молодежь», командир роты вперед не посылал, имел опасение за нашу стойкость. И жизнь на фронте показала, что все делалось правильно. Так что мой первый бой произошел в Белоруссии. Мы встали перед какой-то рекой, саперы навели переправу, и нашей роте было приказано форсировать реку и перерезать шоссейную дорогу Москва-Варшава. Дальше в стороне на высоте лежал город Пропойск, расположенный на месте впадения реки Проня в Сож. Мы должны были поддерживать наступление какого-то крупного танкового соединения. Плацдарм заняли два строевых взвода во главе с командиром роты Дудкиным и взводным Окунем, единственным евреем среди штрафников, кого я встречал на фронте. Хороший парень, боевой, немного рябоват был. И тут в первый раз увидел, как ночью вражеские самолеты, по силуэту подобные нашим У-2, налетели на переправу и забросали ее бомбами. Причем метали их так точно, что практически полностью разрушили все понтоны. В результате танки пустили правее от нашего расположения, и тогда опасавшиеся окружения немцы из Пропойска стали выводить свою технику и танки. Пехота от них побежала, а штрафникам бежать было некуда, и буквально за каждым человеком по танку гонялось. Ротный и взводный за какую-то соломенную скирду забежали, там были вырыты окопчики, но не в полный профиль, а наполовину. Только они туда прыгнули, как гнавшаяся за ними самоходка выстрелила в скирду — Дудкину осколок в щеку попал, а еврейчика ранило в плечо. Но им удалось скрыться, пока самоходка перезаряжалась. В итоге остатки роты переправились на наш берег, и мне было приказано принять командование уцелевшими частями.

Немец переправился следом за нашими, и начался мой первый, тяжелейший бой. Немцы атаковали нас в течение всего дня. Потери мы понесли ужасающие. Из моего взвода мало кто в живых остался. Но все-таки мы выдержали. После боя нас сменили стрелковые части. И во время пересменки я встретил своего земляка из города Павлово по фамилии Пахляев. Выпили с ним за встречу, а дальше наши фронтовые пути-дороги разошлись. Уже после окончания войны мы снова встретились, он работал директором солевого склада, а после войны соль ценилась на вес золота. Обрадовался сильно, что друга-фронтовика встретил, но потом он исчез. Выяснилось, что у него на складе обнаружили недостачу больше 60 тысяч. Чтобы не попасть в тюрьму, он исчез.