Ходорковского ругали за само проведение аукциона по ЮКОСу: не допустив конкурентов к торгам, он отдал государству примерно триста миллионов долларов, а честный аукцион принёс бы, по экспертным оценкам, раза в три больше. Но когда государство решило изъять основу могущества олигарха, слишком увлёкшегося политикой (и на мой взгляд, далеко не безупречного в ней[131]), акции ЮКОСа стоили десятки миллиардов. Правда, за это время и нефть подорожала чуть ли не впятеро, а значит, чистая — за вычетом издержек на добычу и транспортировку — прибыль выросла раз в десять. Но по меньшей мере три «крата» роста цены компании — следствие не выгодных внешних обстоятельств, а несомненной эффективности приватизации.

Об ЮКОСе я говорю так подробно прежде всего потому, что компания — один из очень немногих примеров национализации в нынешней России. Правда, есть ещё Сибнефть, выкупленная по реальной цене. Но в её истории есть и пример неэффективной приватизации. Первый покупатель — Березовский — превосходный изобретатель схем ведения дел, но далеко не лучший организатор. А уж главный способ его деятельности — приватизация менеджмента, т. е. подкуп руководителей компаний, ему не принадлежащих — и вовсе годен только для работы с казёнными корпорациями (так, в правлении Общественного Российского Телевидения все представители государства дружно голосовали под диктовку Березовского). Не удивительно, что Абрамович — не столь изощрённый политик, но хороший управленец — выкупил Сибнефть у Березовского куда дешевле, чем продал государству.

Других сколько-нибудь серьёзных случаев национализации в новейшей российской истории не заметно. Не зря Илларионов обвиняет власти ещё и в квазинационализации. Что это такое — сказать трудно. Именно поэтому оправдаться от столь расплывчатого обвинения практически невозможно.

Вероятнее всего, Илларионов имеет в виду массовое вмешательство чиновников в хозяйственную жизнь. Формы вмешательства весьма разнообразны — и зачастую разнобезобразны. Мелочная регламентация того, что должен регулировать — изменением спроса — сам рынок. Нелепые и каждодневно усложняющиеся налоговые и таможенные правила. Принуждение к оплате властных затей — от посадки газонов до городских праздников — под лозунгом социальной ответственности бизнеса (хотя именно бизнес даёт местным властям налоги, в том числе и на все их затеи). Наконец, прямые поборы и взятки.

Но всё это — ни в коей мере не национализация. Инициатива здесь исходит не от государства как целого. И интересы государства — пусть и превратно понятые — ни в коей мере не защищаются. Ибо нельзя путать интересы государства с интересами отдельных его чиновников. Так же как интересы страны — с интересами государства.

Словом, национализации у нас пока далеко не так много, чтобы считать её болезнью. Оно и понятно. Доля сырья, добычей которого не слишком сложно распоряжаться, в нашем доходе пока явно меньше, чем в венесуэльском.

«Уничтожение экономических и политических институтов современного цивилизованного общества» — не просто болезнь, а явное преступление. Хотя зачастую и без заранее обдуманного намерения.

Нынешний зимбабвийский диктатор Роберт Мугабе, похоже, не намеревался вернуть свою страну в первобытный строй. Просто у него был единственный способ расплатиться с бесчисленными партизанами и террористами, приведшими его к власти — как положено в наши дни, путём хорошо организованных демократических выборов: голоса белых фермеров, создавших в африканской пустыне и степи современное эффективное сельское хозяйство, ценились наравне с голосами аборигенов, доселе не знавших более вменяемого управления, чем пляски шамана и команды вождя. Западные фанатики демократии так и не поверили бывшим властям Южной Родезии, лучше знавшим местные обычаи. Международное сообщество сочло: победа лидера, обещающего раздать своим сторонникам все фермы, а их хозяев изгнать — меньшее зло, чем ограничение избирательных прав.

Последствия очевидны. Партизаны, возможно, умели подчиняться командам. Но работать самостоятельно — да ещё в сельском хозяйстве, где нужно изучать все капризы не только переменчивой погоды, но и куда более переменчивого рынка — никто из них не обучен. А уж откровенные грабители, захватывающие фермы даже без официальных разрешений, и подавно хотят порыться не столько в земле, сколько в шкафах изгнанных хозяев.

Страна, ещё недавно кормившая добрую половину Африки (да и в Европу продававшая немало дорогой экзотики), в считаные годы ввергнута в массовый голод. Его, естественно, объявили следствием саботажа всё тех же белых фермеров: мол, не догадались запасти продовольствие лет на десять вперёд — да и технику накопить, чтобы новым хозяевам было что ломать.

Столь простое объяснение убедит не каждого. Мугабе рисковал на следующих выборах проиграть любому, кто внятно изложил бы избирателям его заслуги. Потому и пришлось сворачивать даже ту видимость демократии, по вине которой попал во власть он сам.[132]

Картина грустная. Но вписывается ли в неё нынешняя Россия?

Путин пришёл к власти на выборах, цивилизованных по всем мировым стандартам. Как непосредственный участник предыдущей — думской — предвыборной кампании, заверяю: антипутинские силы располагали тогда куда большей административной и агитационной мощью, нежели его сторонники. Даже эффектный жест Ельцина, уступившего ему престол, ничего не гарантировал: собственный ельцинский рейтинг умелые пропагандисты давно опустили ниже любого плинтуса. Путин победил собственными — и, конечно, своих политтехнологов — усилиями. О его противниках же скажу лишь, как в классическом анекдоте о даме, пошедшей в музыкальный конкурс по протекции: ей не хватило одного голоса — её собственного.

Вторые выборы Путин выиграл «за явным преимуществом». Слишком очевидна была популярность президента. Ветераны вроде Жириновского с Зюгановым вовсе не соревновались, дабы не терять остатки репутации политических тяжеловесов, а выставили дублёров. Прочие кандидаты явно хотели не победы, но только рекламы за казённый счёт.

Хозяйственные успехи Путина не чета зимбабвийским. Правда, основная их доля порождена рекордно выгодной сырьевой конъюнктурой: со всеми поправками на инфляцию нефть сейчас едва ли дешевле, чем в разгар войны Ирака с Ираном или накануне «Бури в пустыне». Но всё же следует признать: очередной экономической удачей мы распоряжаемся ощутимо умнее, нежели, к примеру, в брежневские годы — тогда шальные нефтедоллары частью проели (что сейчас помнится как блаженная эпоха застоя), частью растратили на поддержание нескольких десятков правителей, включая откровенных людоедов, только за их красивые обещания идти по пути социализма. Увы, сырьевое счастье не бывает долговечно. Но хоть сегодня у Путина нет причин опасаться мести оголодавших подданных — значит, и демократия ему не так опасна, как Мугабе.