Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Алеша пьет только наше, — сказала она, словно извиняясь. — Вы, наверное, предпочитаете импортное?
— Я пью любое. А где он?
— Вернется через час. Велел вас накормить и, если захотите, уложить спать.
Нажравшись, иначе не скажешь, Вдовкин отвалился от стола, закурил и глянул на девицу соколом.
— С самых поминок во рту куска не было. Чего-то забегался совсем.
— Да, да, понимаю. На вас столько всего навалилось… Но теперь все плохое позади.
— С чего ты взяла? — удивился он.
— Раз Алеша пообещал, беспокоиться больше не о чем.
Заинтригованный, он не таясь ее разглядывал. Не похоже, чтобы она была шалавой, и не похоже, чтобы была психопаткой. В ясных глазах спокойный ум и сочувствие. В ней не было и намека на притворство, и перед ней отступили демоны страха, словно все зло мира действительно осталось за бронированной дверью этого притона.
— У меня тоже прошлой осенью умер папа, — сказала она. И мамочка очень плоха. Она повредилась рассудком, и ее держат в клетке. Но скоро мы с Алешей заберем ее к себе. Вы не единственный несчастливец на свете, подумайте об этом, Евгений Петрович. Подумайте, вам станет легче.
— Несчастливых полно, — согласился Вдовкин. Повидать бы хоть одного счастливого… Настя!..
— Говорите, не стесняйтесь. Говорите, что в голову взбредет, я не обижусь. У вас сердце застыло, оно должно оттаять.
— Ты такая… не от мира сего… даже немного с… что свело тебя с ним? Твой Алеша ведь гангстер, лихой человек… Как ты с ним уживаешься?
На ее светлое личико набежало легкое облачко тоски, но она не отвела прямого взгляда.
— Кому же быть с ним, как не мне… Странно, что именно вы об этом спросили.
— Почему — странно?
— Разве Таня Плахова ангел? Но вы же полюбили ее.
— Полюбил, — кивнул он самодовольно. — Но тебе со мной не равняться. Я и сам как комок грязи, а ты…
— И вы, и я, и Алеша, и Танечка — все мы люди, и над всеми воля Божия. Вы когда последний раз причащались, Евгений Петрович?
— Я? Причащался? — Он решил, что она шутит, но это было не так.
— Понятно, уж не договаривайте. Вы в Бога не верите. Но гордиться тут нечем, уверяю вас.
— Я не горжусь, но так, знаешь, как-то быстро ты перескочила…
— Никуда я не перескакивала, все из этого вытекает. Верующий никогда не спросит, за что вы любите того-то или того-то. Вы неверующий, и детские вопросы кажутся вам неразрешимыми, и вам, естественно, страшно жить.
— Мне? Детские вопросы? — вторично переспросил Вдовкин. Не столько ход ее мыслей поразил его, — к ним по привычке, как ко всяким женским мыслям, он не отнесся всерьез, — сколько чудовищная убежденность в своей правоте, с которой она, девчонка, разговаривала с ним, как не с сорокашестилетним, видавшим виды горемыкой. Она надеялась втолковать ему что-то такое, чего он не знал, о чем не догадывался, но это бы полбеды. Самое невероятное было в том, что он вдруг почувствовал в себе щенячью готовность подчиняться ее внушению.
— Правильно, правильно, что задумались, — шумно обрадовалась Настя. — И лицо у вас стало сразу успокоенным, просветленным. Алеша тоже один раз задумался, всего один разочек, но вы не поверите, как он с тех пор изменился. С вами произойдет то же самое. Не вдруг, не в одну минуту, конечно. Постепенно, от мысли к мысли. Многие, многие люди, я знаю, из тех, которые жили в затмении, в гордыне, сейчас начинают задумываться и прозревать.
— Что-то незаметно, чтобы твой Алеша изменился. Как был, я полагаю, бандитом, так и есть бандит, — бухнул сгоряча Вдовкин.
Настя мгновенно побледнела и отвернулась.
— Прости, пожалуйста, — заторопился Вдовкин исправить неловкость. — Я не хотел тебя задеть. Но это же правда.
— Это ваша правда, правда постороннего. Для меня Алеша заблудший, ему предстоят большие страдания, как всякому заблудшему. Я люблю его, мне тяжело это знать.
Пустой, нелепый разговор на чужой кухне, с чужой женщиной накануне небытия, но Вдовкину полегчало. Не перевелись на Руси одержимые и придурочные, а это значит, не все потеряно, не все схвачено ворами, как бы они ни уверяли себя в этом и как бы ни бодрились. Пока в бандитском логове одухотворенная девочка рассуждает о всеобщей благодати, вселенскому хаму рано торжествовать окончательную победу. Не успел Вдовкин допить чай, как явился Алеша Михайлов. Наугад подхватил длинной рукой Настю, притянул к себе, потерся носом об ее лоб. Вдовкин замер, как шпион. На его глазах творилось маленькое житейское чудо: тать приласкал младенца.
— Пируете? — сказал Алеша, — С посторонним мужиком? Дай нам водки, Анастасия Леонидовна, легче будет простить измену.
Сел за стол широко, вальяжно, полоснул по Вдовкину острым взглядом.
— Не ссы, трубач! К вечеру получишь свои баксы.
— А про Таню узнали?
— Чего узнавать, и так ясно. Она у них как козырной валет, в рукаве прячут.
— Я ваши иносказания не совсем улавливаю. Вы бы попроще объяснили.
— Верну красавицу вместе с капиталом.
— Вы уверены в этом?
Алеша поморщился, точно сплюнул. Настя уже поставила перед ним тарелку с пловом, и бутылка белоголовой празднично засияла на столе.
— Теперь, Настенька, ступай к себе, — распорядился Алеша. — Почитай там, что ли, книжку. У нас секретный Разговор с Евгением Петровичем наклюнулся.
Настя выразила неудовольствие:
— Давно ли завел от меня секреты?
— Это не мои секреты, общественные. Но я после тебе все расскажу.
Вдовкин замер от недоброго предчувствия. Когда Настя вышла, Алеша разлил водку в чашки. Чокнулся со Вдовкиным, подмигнул:
— Разговор перспективный, Евгений Петрович. Про нынешние свои беды забудь — это семечки. Пора позаботиться о будущем. Неужто не надоело такому, как ты, горбатиться на чужого барина?
— Не понимаю.
— Скоро поймешь, — Алеша зло сощурился, из глаз сверкнула усмешка. Сделал пальцами знак, чтобы Вдовкин выпил, и тот послушно поднес чашку к губам. Но вкуса не почувствовал. Словно холодной воды глотнул.
— Я про тебя навел справки, — как-то безразлично продолжал Алеша, не забывая жевать плов. — Ты человек головастый, специалист отменный. У тебя в науке имя. Но время выпало худое, и согнули тебя в дугу. Вот и начал ты дачами торговать и под кулаки подставляться. От испуга, конечно, но это ничего. Ты мне нужен невредимый, я помогу тебе выпрямиться.
Вдовкин решил обидеться. С насупленными бровками вымучил некую пышную фразу: дескать, по какому праву вы со мной так разговариваете, я все же постарше вас, и с уродливым намеком, что не только постарше, а, дескать, возможно, и поумнее кое в чем. Получилось не то чтобы неубедительно, а отчасти жалобно.