— Вы на что, черт вас подери, намекаете? — Бертран со свистом дышал через нос и стискивал кулаки.

— На ваши банальные перепихи с Кэрол Голдсмит я намекаю, вот на что.

— Что за чушь…

— А вот запираться не стоит. Да и зачем? Вы просто взяли то, что вам понравилось, потому что право имеете. Так ведь?

— Если вы хоть слово скажете Кристине, я вам шею на такие мелкие кусочки раздроблю, что…

— Расслабьтесь, сплетничать не в моих правилах, — усмехнулся Диксон. — Нечего по себе других судить. Я и без сплетен Кристину отобью, а вы в другом месте будете хвост распускать и байронические страсти имитировать.

— Ну, Диксон, ты сам нарвался, — пролаял Бертран. — Я тебя предупреждал. — Он шагнул к кровати и навис над Диксоном. — Давай, поднимайся, недомерок, грязный завсегдатай пивнушек, дерьмо прыгучее.

— Это что же, сэр, — вы меня на танец ангажируете?

— Я тебе покажу танец, ты у меня запляшешь, ты у меня джигу изобразишь. Вставай давай. Что, кишка тонка? Думаешь, я сейчас остыну, сяду, скушаю и не подавлюсь? Или ты в штаны наложил со страху-э-э?

Фирменная концовка стала последней каплей.

— Перестань кряхтеть — ты не в сортире! — Диксон снял очки и положил в нагрудный карман.

Они стояли друг против друга, разделенные пестрым ковром, расставив ноги и согнув руки в локтях, будто собирались исполнить некий ритуал, но не знали, что служит сигналом.

— Ты у меня запляшешь, — повторил Бертран и ударил Диксона по лицу.

Диксон сделал шаг назад, но оступился на ковре, и, прежде чем восстановил равновесие, кулак Бертрана обрушился ему на правую скулу. Диксон устоял; правда, в ушах шумело, зато голова работала отлично. Не дожидаясь, пока Бертран, в свою очередь, восстановит равновесие после удара, Диксон двинул ему в ухо, наиболее крупное и выдающееся из двух. Бертран упал; комната содрогнулась как при землетрясении, фарфоровая балеринка на каминной полке вроде даже присела — и усугубила тишину звонкой россыпью осколков. Диксон подошел на шаг, потер костяшки — ухо оказалось жесткое. Через несколько секунд Бертран зашевелился, заерзал на полу, однако встать не попытался. Было ясно: Диксон выиграл этот раунд; ему мнилось даже, что и весь матч. Ликуя, он надел очки. Бертран поймал его взгляд, смешался. Такую песью морду только на указателях к сортирам малевать, подумал Диксон. И сказал:

— Такую песью морду только на указателях к сортирам малевать.

Словно в качестве сдержанных аплодисментов его метафоре, раздался тихий стук в дверь.

— Войдите, — с рефлективной поспешностью крикнул Диксон.

Вошел Мики.

— Добрый день, мистер Диксон, — поздоровался он и вежливо добавил в адрес простертого Бертрана: — Добрый день. — На этот внешний раздражитель Бертран отреагировал вставанием. — Кажется, я не вовремя.

— Вовсе нет, — ободрил Диксон. — Мистер Уэлч уже уходит.

Бертран тряхнул головой, не в знак несогласия, а, вероятно, с целью прочистить мозги. Что-то новенькое, подумал Диксон и, как хороший хозяин, проводил Бертрана до двери. Бертран вышел молча.

— До свидания, — попрощался Диксон. — Итак, мистер Мики, чем могу служить?

Сегодня выражение лица Мики ассоциировалось у Диксона с принципиально иным набором иероглифов.

— Я насчет вашего факультатива.

— Вот как. Присаживайтесь.

— Нет, спасибо. Мне надо бежать. Я только на минуту заглянул, сообщить, что имел разговор с мисс О'Шонесси, мисс Маккоркудейл и мисс Рис Уильямс, и мы наконец определились.

— Очень хорошо. И что же вы решили?

— К сожалению, девушки сочли, что факультатив будет для них слишком сложен. Мисс Маккоркудейл займется архивом с мистером Голдсмитом, а мисс О'Шонесси и мисс Рис Уильямс пойдут на факультатив к Профессору.

Диксон был уязвлен: он рассчитывал, что ни одна из трех граций не устоит перед его личным обаянием.

— Печально, — сказал Диксон. — А что вы решили, мистер Мики?

— Я решил, что тема крайне интересная, и хочу записаться на ваш факультатив, если можно.

— Значит, я буду заниматься только с вами.

— Да, только со мной.

Повисла пауза. Диксон поскреб подбородок.

— Что ж, не сомневаюсь, мы продуктивно поработаем.

— Конечно. Ну, спасибо вам. Извините за вторжение.

— Не извиняйтесь — оно было очень кстати. Увидимся в следующем семестре, мистер Мики.

— Сегодня я приду на вашу лекцию.

— Это еще зачем?

— Тема животрепещущая. Многих заинтересовала.

— Что вы имеете в виду?

— Все, кому я говорил о вашей лекции, обещали прийти. Зал будет полнехонек.

— Вы меня просто утешили. Надеюсь, вы не зря потратите время.

— Разумеется, не зря. Еще раз спасибо. Ни пуха ни пера вечером.

— К черту. Бывайте.

Дверь за Мики закрылась. Диксон с некоторым удовлетворением отметил, что Мики ни разу не сказал «сэр». Да, но какая гадость предстоит в следующем семестре. Пожалуй, и к лучшему, что следующего семестра не будет, если только интуиция не обманывает. По крайней мере не будет колледжского семестра.

Он снова поскреб подбородок. Надо побриться, потом все остальное. Сейчас побреется — и пойдет посмотрит, дома ли Аткинсон. Его общество, а если повезет, то и виски, перед лекцией не повредят.

— Надеюсь, Диксон, вам не очень больно, — произнес ректор.

Рука рефлективно дернулась к подбитому глазу.

— Нет, сэр, не беспокойтесь, — отвечал Диксон небрежным тоном. — Странно, что фонарь вообще появился. Удар-то был — просто смех; вон и кожа цела.

— Говорите, ударились об умывальник? — уточнил другой голос.

— Совершенно верно, мистер Гор-Эркарт. Ужасно глупо; впрочем, такое со всеми случается. Уронил бритву, нагнулся — и пожалуйста. Теперь вид как только что с боксерского ринга.

— Да, не повезло, — посочувствовал Гор-Эркарт. Смерил Диксона взглядом из-под своей бровищи, два-три раза надул и снова сдул губы. — А я бы сказал, что мистер Диксон подрался. Как вы думаете, сэр? — уточнил он у ректора.

Ректор, низенький пузатый человечек с блестящей розовой лысиной, рассмеялся своим неподражаемым смехом. Именно такой чудовищный хохот оглашает готические замки в фильме о кровавых преступлениях. В первые недели пребывания ректора на посту (занятом сразу после войны) от его смеха моментально смолкали разговоры в преподавательской. Теперь никто даже головы не повернул, только Гор-Эркарт чуть напрягся.

Заговорил последний из четверки: