Одна из важнейших теорий бума заключалась в том, что чем ниже инфляция, тем лучше перспективы рынка. В 1990-е, как и в 1960-е, в разговорах о будущем рынка доминировала тема инфляции, но теперь столь распространенная теория заявляла об обратном. В 1990-х гг. считалось, что инфляция скорее приведет к падению рынка, чем к его росту. Идея, что фондовый рынок представляет собой хорошую инвестиционную площадку для хеджирования от инфляции (т. е. рынок растет при скачке инфляции, а не падает), умерла.

Почему в 1990-х гг. стали считать, что инфляция приведет к снижению индекса, тогда как в 1960-х полагали, что он, наоборот, будет расти? В 1990-е на инвесторов, возможно, повлияли труды некоторых экономистов, которые на примерах показали ухудшение ситуации в экономике при резком скачке инфляции. На самом деле авторы в своих работах особо не демонстрируют и взаимосвязь между умеренной или ползучей инфляцией и экономическими показателями. Исходя из их логики, они должны считать справедливой теорию 1960-х, что реальный уровень фондового рынка должен быть относительно невосприимчив к сообщениям об инфляции и рынок должен следовать за потребительскими ценами, а не в обратную сторону{175}. Более вероятно, что в 1990-е гг. инвесторы реагировали на то, что фондовый рынок в прошлом чаще двигался в противоположном инфляции направлении.

Многие из идей, возникших в 1920-е, 1950-е и 1960-е гг. во времена фондовых бумов, нашли свое повторение и в 1990-е.

Роджер Бутл в своей книге «Смерть инфляции» (The Death of Inflation), вышедшей в 1998 г., утверждал, что «эра инфляции», во время которой «управляемый капитализм» и действия мощных профсоюзов вызывали раскручивание инфляционной спирали, подходит к концу. В условиях «управляемого капитализма» «ценообразование строилось далеко не на принципах взаимодействия спроса и предложения». Бутл заявил, что мы вступаем в «эру нулевой инфляции» – результат глобального капитализма, приватизации и снижения влияния профсоюзов, благодаря чему никакие комиссии теперь не могут устанавливать цены{176}.

Стивен Вебер, в своей статье «Конец бизнес-цикла» (The End of the Business Cycle), вышедшей в 1997 г. в журнале Foreign Affairs, посвященном вопросам государственной политики, утверждал, что макроэкономические риски снизились: «Изменения в таких областях, как технологии, идеология, занятость и финансы, наряду с процессами глобализации производства и потребления снизили уровень волатильности экономики в индустриализованном мире. Исходя как из практического, так и теоретического опыта, в современной промышленной экономике волны бизнес-цикла могут дойти до состояния ряби, т. е. иметь очень небольшую амплитуду». Вебер представил множество разумных аргументов в доказательство своих идей. К примеру, он считает, что в экономике теперь доминирует сектор услуг, чего не было 30 лет назад, и он также отметил, что уровень занятости в сфере обслуживания всегда более стабилен, чем в сфере промышленного производства{177}.

Начиная с 1982 г. сокращение штата и реструктуризация – термины, описывающие так называемую управленческую революцию 1980-х, – считались важными предпосылками для увеличения прибыли. И по сей день находятся люди, кто убежден в этом. Вдобавок многие достаточно скептически относились к управленческим революциям того времени. Комиксы «Дилберт» (Dilbert) отражают подобные настроения, рассказывая о мелких конфликтах между работниками и менеджментом в эпоху новой экономики.

Согласно статистическим данным, рост производительности в США в конце 1990-х гг. привел к внушительному увеличению прибыли. Это способствовало тому, что в головах многих отложились преимущества, которые Интернет и иные высокие технологии привносят в экономику, и что это подтверждает обоснованность высокого уровня фондового рынка. И все же значительный рост производительности труда в конце 1990-х отчасти является ошибкой, закравшейся в данные. В 2001 г., сразу после фондового бума, американское бюро трудовой статистики пересмотрело цифры за 1998–2000 гг. и существенно скорректировало их в меньшую сторону{178}. Но даже если бы показатели роста производительности и были неплохими, люди слишком много им приписывают. Они стали причиной огромной любви к Всемирной сети, и это несмотря на то, что рост производительности не имеет ничего общего с еще не оперившимся Интернетом, который пока не играл значительной роли в экономике. Даже без учета этого люди не осознавали, насколько тонка связь между ростом производительности и приростом фондового рынка{179}. Рост производительности не может быть причиной для того, чтобы ожидать позитивных изменений на фондовом рынке. Но в 1990-х гг. рассказы о том, что столь высокие темпы роста фондового рынка – результат роста производительности, были заманчивым объяснением для сторонников рынка ценных бумаг и журналистов, чтобы они могли от него отказаться.

Следует отметить, что не во всех историях, распространяемых СМИ в 1990-е гг., делался акцент на приходе «новой эры», в отличие от подобного рода историй времен прошлых бумов. Я не смог найти материалов 1990-х гг., которые бы столь экспансивно и буквально взахлеб делились с читателем своим оптимизмом, как некоторые из статей, вышедших в 1901 или 1929 г., хотя оптимизма в статьях и сюжетах 1990-х тоже хватало, но выглядело это больше как предположение, а не смелое утверждение. Кажется, что изменилось само отношение СМИ, и в 1990-е оптимистические гиперболы исчезли из лексикона журналистов. Многие из них, даже наоборот, как будто опасались завышенных оценок рынка и развития спекулятивной мании. На поверку во многих материалах СМИ середины и конца 1990-х в центре внимания было «безумие» инвесторов. Например, в одной из статей апрельского номера журнала Fortune за 1996 г. рассказывалось о том, как журналисты останавливали случайных прохожих и просили у них совета относительно покупки-продажи акций. Они остановили полицейского, бариста из Starbucks, плотника из бригады установщиков рекламных щитов, контролера из фитнес-клуба, и все они дали развернутые рекомендации по акциям. Они не смогли найти чистильщика сапог, а то повторили бы опыт Бернарда Баруха, которому накануне краха рынка в 1929 г., по его словам, какой-то мальчишка-чистильщик дал совет, который он интерпретировал как знак того, что рынок перенасыщен и пора уходить{180}. Статьи изобиловали заголовками типа «Игроки на повышение: Пришло время рынка, к которому нельзя подходить со старым мерилом?» (Gamblers High: Is This a Market Where Yesterday’s Yardsticks Don’t Apply?) или «На Уолл-стрит настало время тюльпанов» (It’s Tulip Time on Wall Street), или «Скажи “До свидания” последнему медведю» (Say Goodbye to the Last Bear). В 1990-е гг. до сознания читателей, безусловно, доносили идею о том, что бум на фондовом рынке является спекулятивным пузырем. Но ситуация на рынке доказывает то, что общество в 1990-х гг. отнеслось к ней в лучшем случае как к забавной мысли; они были увлечены идеями «новой эры», которую для них символизировала смена тысячелетий.