— Если не считать чего?

Она затянулась сигаретой.

— Я не знаю, чего ты хочешь. Если ты хочешь встречаться со мной, то не потому ли, что я такая удобная и надежная персона и ты не можешь найти никого лучше, чтобы поделиться своими проблемами? Или ты думаешь, что у меня имеется некоторый профессиональный опыт, который тебе может пригодиться? Что мы здесь делаем? Не лучше ли было рассказать все, что ты, как мне кажется, собираешься мне поведать, какому-нибудь другу, родственнику или...

— Или психиатру? — рассерженно перебила я, но тут же постаралась успокоиться. Было нечестно винить ее в том, что она отнеслась ко мне с некоторым подозрением. — Ты не подруга, я понимаю, но это не то, о чем я могла бы поговорить с подругой или родственником. И ты права, что не доверяешь мне. Я обратилась к тебе, потому что тебе известны вещи, о которых другие люди и не подозревают.

— Это залог наших отношений? — почти глумливо спросила Джоанна, однако потом улыбнулась более доброжелательно. — Не обращай внимания. Мне тоже по-своему приятно, что тебе захотелось со мной поговорить. Так в чем дело?

Я набрала в грудь воздуха и рассказала ей обо всем, что делала в течение последних нескольких дней и недель: о деталях нашей прежней сексуальной жизни с Адамом, о найденных мною письмах от неизвестной Адели, о смерти ее сестры, о свидании с ее матерью. На этом месте Джоанна подняла брови, но промолчала. Для меня было крайне странно обращать все это в слова, и я поймала себя на мысли, что слушаю собственный рассказ словно историю незнакомой женщины. Это заставило меня осознать, насколько замкнутой жизнью я живу, снова и снова прокручивая ситуацию в голове и не имея возможности поделиться своими переживаниями с кем-то другим. Я старалась, чтобы повествование было внятным, последовательным и ясным. Закончив рассказ, я показала Джоанне вырезку об исчезновении Адели. Она прочитала ее с хмурым видом, потом вернула мне.

— Итак? — сказала я. — Я сошла с ума?

Она подожгла очередную сигарету.

— Слушай, — произнесла она смущенно, — если все пошло так плохо, почему бы тебе просто не оставить этого парня?

— Адель оставила Адама. У меня есть письмо, в котором она порывает с ним. Оно датировано 14 января 1990 года.

Джоанна выглядела искренне удивленной, и было заметно, что она делает усилие, чтобы собраться с мыслями и заговорить.

— Дай-ка я произнесу это вслух, — наконец сказала она, — чтобы мы обе могли понять, о чем идет речь. Ты говоришь, что, когда эта Адель порвала с Адамом, твоим мужем, он убил ее и так надежно избавился от тела, что его не смогли обнаружить.

— Кто-то избавился от ее тела.

— Или она убила сама себя. Или просто ушла из дома и больше никогда там не появлялась.

— Люди просто так не исчезают.

— Да ну? Тебе известно, сколько людей в настоящее время числятся пропавшими во всей Британии?

— Конечно, нет.

— Столько, сколько проживает в Бристоле, Стокпорте или каком-нибудь другом городе средних размеров. В Британии есть целый город-призрак, состоящий из исчезнувших и пропавших людей. Люди просто уходят.

— В ее последнем письме к Адаму не чувствуется отчаяния. Оно все посвящено тому, что она остается с мужем, что намерена жить своей жизнью.

Джоанна снова наполнила бокалы.

— У тебя, случайно, нет какой-нибудь улики против Адама? Откуда ты знаешь, что он не был с экспедицией в горах?

— Это случилось зимой. В любом случае ее письмо было отправлено на его лондонский адрес.

— Боже, дело не просто в полном отсутствии улик. Ты и в самом деле думаешь, что он способен хладнокровно убить женщину и просто продолжать жить?

Я минуту подумала.

— Думаю, для Адама нет ничего невозможного, если он что-то задумал.

Джоанна улыбнулась:

— Не пойму я тебя. В первый раз за вечер ты на самом деле говоришь так, точно любишь его.

— Конечно. Не в этом дело. Но что ты об этом думаешь, Джоанна? О том, что я тебе рассказала.

— Что ты подразумеваешь под «что я думаю»? О чем ты просишь? Я по-своему чувствую себя ответственной за это. Ведь это я рассказала тебе о деле об изнасиловании и втравила в этот идиотизм. Я чувствую, что навесила на тебя такое ярмо, что ты хочешь доказать что-нибудь — все, что угодно, — только бы знать наверняка. Слушай... — Она безнадежно махнула рукой. — Люди не делают таких вещей.

— Неправда, — сказала я. Я неожиданно почувствовала себя совершенно спокойной. — Ты лучше многих знаешь это. Но что мне делать?

— Даже если бы это было правдой, а это не так, то нет никаких улик и нет возможности их найти. Тебя поразило то, что ты узнала, что само по себе выеденного яйца не стоит. Это означает, что у тебя есть выбор. Например, уйти от Адама.

— Я не смогла бы. Я не посмею это сделать. Ты его не знаешь. Если бы ты была на моем месте, то просто знала бы, что это невозможно.

— Если оставаться с ним, то нельзя же всю жизнь вести себя как двойной агент? Ты отравишь все вокруг себя. Если ты соберешься избавиться от этого, то будешь обязана ради вас обоих все рассказать ему. Объяснить ему свои страхи.

Я рассмеялась. Мне было вовсе не смешно, но я не могла удержаться.

* * *

— Может, вам хочется приложить немного льда?

— К какому месту, Билл? Болит все тело.

Он засмеялся:

— Однако подумайте, какую услугу вы оказали своей сердечно-сосудистой системе.

Билла Левенсона можно было бы принять за отставного телохранителя, однако на самом деле он был старшим администратором из Питсбурга, который руководил нашим отделом. Он приехал в начале недели, проводил совещания и давал оценку работе. Я ожидала, что он вызовет меня, чтобы пропесочить, в зал совета директоров, но он вместо этого пригласил меня в свой спортивный клуб составить ему партию в игре под названием ракетбол. Я заявила, что никогда даже не слышала такого названия.

— Вам доводилось играть в скуош?

— Нет.

— Но в теннис-то вы играли?

— В школе.

— Это одно и то же.

Я вырядилась в какие-то довольно тесные клетчатые шорты и встретилась с ним у сооружения, которое напоминало обычный корт для сквоша. Он вручил мне специальные защитные очки и ракетку, которая выглядела похожей на снегоступ. Ракетбол оказался вовсе не похожим на теннис. У меня были кое-какие смутные воспоминания о теннисе со школы: несколько красивых пробежек к сетке и обратно, немного изящных взмахов ракеткой, много смеха и флирта с тренером. Ракетбол же состоял из отчаянных изматывающих выпадов и резких рывков, из-за которых в скором времени я дышала, как больная туберкулезом, мои мышцы дрожали мелкой дрожью, и их сводило судорогой в странных местах: на бедрах и у плеча. В течение первых нескольких минут было приятно отдаться игре, вытолкнувшей из моей головы все тревоги. Если бы только тело было способно перенести такую нагрузку.