— Значит, этот предмет проделал длинный путь. — Я положил нож на землю рядом с мертвым телом. — Только ведь этот человек, носивший его, тарасканец.

Старик был явно глубоко потрясен случившимся. Глядя на него, я подумал, что даже по ацтекским меркам я видел уж слишком много смертей за последнее время.

— А ведь на его месте должен был оказаться я, — заметил я.

— Похоже, что так, — печально согласился старик. — Он ведь бежал к тебе на помощь. Понял, что-то случилось, и бросился разобраться. Этот бешеный тип столкнулся с ним в дверях, пырнул его ножом и умчался. Верный просто оказался у него на пути.

Рана была почти не видна, несмотря на огромное количество крови.

— А бил со знанием дела, правда же? Прямо в сердце, — констатировал я.

— Мне надо выпить. — Старик поплелся к своему месту у стены — там у него лежала бутыль.

Я пошел вместе с ним и подождал, пока он, промочив горло, выдохнул с облегчением. Мне он выпить не предложил. Да я и не возражал — при одной только мысли о вине меня начинало мутить.

Оторвав ото рта бутыль и причмокнув, старик снова обратил взор на меня. Глаза его недовольно прищурились.

— Так кто же был этот человек? Как я понял, уж никак не лекарь.

— Это приятель твоего внука — Туманный.

— Туманный?! — Он задумчиво посмотрел на бутыль, видимо, впервые за все время осознав, что отныне некому заново наполнить ее для него. — Туманный? Но зачем он явился сюда? С какой стати?

— Твоя дочь прислала его, — угрюмо объяснил я. — Так что Верному он наполовину сказал правду. Она сообщила ему, где можно найти меня, и я никогда не поверю, будто она думала, что он и впрямь будет меня здесь лечить!

Я окинул взглядом безукоризненно выметенный двор, в котором повсюду царили чистота и порядок, за исключением одного лишь угла, где в луже чернеющей крови лежало мертвое тело. Я совершенно не знал, что мне делать. Кости мои еще ныли от перенесенных побоев, голова кружилась от выпитого зелья, и мне было совершенно некуда податься. Но я знал одно — если останусь здесь, то меня убьют.

— Я ухожу, — сказал я старику.

— Постой!

Что-то в его голосе насторожило меня, я остановился и спросил с подозрением:

— Ну что еще?

Он махнул пустой бутылью в сторону мертвого тела:

— А прибраться не хочешь? Ведь кто-то же должен будет объяснить, что здесь произошло!

Я направился к воротам, бросив на ходу:

— У вас, торговцев, свои порядки, не так ли? Вот и разбирайтесь сами! А меня нечего впутывать!

Я уходил, лелея в сердце надежду, что на этом все закончится.

Нанять лодочника мне было попросту не на что, поэтому я отправился через город пешком, стараясь держаться подальше от мест, где меня могли бы узнать. К счастью, я покидал Почтлан в самое жаркое время дня, когда на улицах встречалось мало прохожих. По дороге я засмотрелся на крохотный домишко, в котором когда-то вырос. Я с тоской глядел на него и гадал, стоило ли мне вообще сюда являться.

Мой хозяин наверняка повсюду разыскивал своего беглого раба, так что оставаться в отчем доме было небезопасно, и уж конечно, я оказался здесь вовсе не затем, чтобы предаться сентиментальным воспоминаниям. И разумеется, не для отдыха — хотя мое избитое тело и ныло буквально все, живот то и дело сводило, а голова, казалось, и вовсе отделялась от плеч.

В общем, как ни крути, а ничего хорошего я здесь не ждал.

Впрочем, выбора у меня не было. Попытка разыскать Сияющего Света и людей, которых я считал его сообщниками, едва не стоила мне жизни, в результате я чувствовал себя преданным и униженным. Теперь же я замыслил еще один план, ничуть не менее опасный, чем та авантюра, из которой я только-только вышел живым. Я намеревался разыскать своего старшего братца и бросить ему вызов — обвинить его в причастности к убийствам в Койоакане и потребовать от него правды обо всем, что касалось главного министра и колдунов, и выведать информацию, которую он до сих пор так тщательно скрывал от меня.

Показаться в его покоях во дворце я бы не отважился из-за боязни быть схваченным моим хозяином или его слугами. Поэтому оставалось только наведаться домой.

Я наблюдал за домом, когда щуплая старушка вышла из него выплеснуть в канал содержимое глиняного горшка. Волосы у нее были пепельно-серые, кожа словно из жеваной бумаги, а руки и ноги такие тонкие, что, казалось, дети могли бы оторвать их. В своей убогой одежонке, с прихрамывающей из-за распухших суставов походкой, она выглядела хрупкой и жалкой, хотя на самом деле таковой не была.

Она покосилась на меня и засеменила обратно во двор.

— Матушка!

— Чего тебе? — бросила она через плечо так, словно разговаривала с посторонним.

— Ты же узнала меня! — Я направился к ней.

Она обернулась, не останавливаясь.

— Узнала? — холодно ответила она. — Нет. Ты напоминаешь мне моего младшего сына, этого забулдыгу Яота. Но ты не можешь быть им. Он раб и служит у главного министра.

Слово «раб» она выплюнула изо рта, словно нечаянно попавшую туда муху, однако не предприняла ни одной попытки преградить мне путь к дому.

Остановившись на пороге, я спросил у нее, где мой отец.

— В Чапультепеке, вместе с твоими братьями. Их призвали на постройку акведука. Всех, кроме Льва, разумеется. Достойный, почетный труд!.. — Она не упустила случая напомнить мне о моем рабском положении и об утраченной возможности трудиться свободно. — Сегодня я их не жду. Повезло тебе, не так ли? — прибавила она с усмешкой.

Значит, с отцом я не увижусь и мне не придется выслушивать всех его обвинений. Я ощутил облегчение, даже не обиделся, когда мать сказала:

— Остатки лепешек они забрали сегодня утром, поэтому не надейся, что тебя здесь накормят.

— Яот! — Моя сестра Кецальшальсиуитль — «драгоценный нефрит» — изготавливала во дворе бумагу. — Ты зачем здесь?

— Спасибо за ласковый прием, — угрюмо отозвался я. — Я долго был в пути, знаешь ли, и мне нужно отдохнуть.

— От тебя пахнет блевотиной, и вид у тебя, как будто ты дрался. — Она картинно повела носом.

Я присел рядом с ней.

— Это долгая история, Нефрит. Только сейчас я очень устал, чтобы рассказывать.

Мать вышла из дома с медным зеркалом, висевшим в нем еще со времен моего детства, и миской густой маисовой каши атолли. Запах пищи напомнил мне о том, как старательно я опорожнил свой желудок несколько часов назад.

— Я собиралась дать это собакам, но раз уж ты пришел, то можешь поесть, — заявила мать. — Ведь вы, рабы, как я понимаю, не привыкли к деликатесам.