А тем временем человек с властью Чингисхана лежал у себя в покоях, как надломленный тростник. По дворцу уже сквозняком гуляли слухи, что он едва шевелит языком и не принимает пищу. Любой прорвавшийся сейчас к нему наверняка добился бы всего, чего хотел, но хан отгородился от посетителей. Что ж, Сорхахтани выскажет ему прямо в глаза, какую жестокую обиду он ей нанес, и переговоры начнет именно с этого. Впереди в лабиринте дворцовых коридоров оставался еще один, последний поворот. Сорхахтани прошла мимо стенных росписей, даже не взглянув на них: ее мысли были сосредоточены на более важных вещах.

Последний коридор оказался длинным, и его каменные своды вторили шагам звонким эхом. Перед надраенными медными дверями стояли два тургауда и кто-то из слуг, но Сорхахтани не замедлила своей решительной поступи, и сыновья были вынуждены за ней поспевать. Хан — ее нареченный брат, он болен и в печали. Как смеет какой-то цзиньский евнух препятствовать ее доступу к родне?

Приближаясь, женщина тщетно выискивала взглядом яркие шелка того чинуши. И чуть не сбилась с шага, когда заметила на его месте Яо Шу. А того расфуфыренного толстяка, с которым она препиралась нынче утром, и след простыл. Между тем Яо Шу обернулся. На его лице читался решительный настрой. Сорхахтани пришлось на ходу перестраивать планы, с каждым мгновением скидывая с себя гнев, подобно тому, как змея скидывает свою кожу.

К блестящей кованой двери она приблизилась уже неторопливо, улыбаясь ханскому советнику со всей сладостью, какой — она знала — способна его пронять. Хотя застать перед дверьми еще одного цзиньца, особенно с такими полномочиями, было для нее сюрпризом откровенно неприятным. Такого, как Яо Шу, не прошибешь ни лестью, ни угрозами. К тому же Сорхахтани даже без оглядки на своих сыновей могла сказать, что перед учителем они просто благоговеют, а то и побаиваются его. Помнится, он однажды задал им всем четверым жестокую трепку — из-за выходки Хубилая, подложившего советнику в туфлю скорпиона. И вот теперь этот самый человек стоял перед вдовой Тулуя с лицом столь же непреклонным, как и у бдящих по бокам от него стражников-тургаудов.

— Сегодня, госпожа, хан посетителей не принимает. Я сожалею, что вам пришлось впустую проделать путь через весь город. Хотя нынче на рассвете я отправлял к вам нарочного с сообщением, что лучше остаться дома.

Свое раздражение Сорхахтани скрыла за улыбкой. Предоставить ей жилище вдали от дворца было еще одним явным призвуком чьих-то сторонних голосов, явно не Угэдэя. Хан, знай он о ее прибытии, наверняка обеспечил бы ей покои во дворце.

Хищная улыбка Сорхахтани вызвала на бесстрастном лице Яо Шу что-то похожее на растерянность.

— Что у вас тут стряслось, советник? — со злобным шипением спросила она. — Уж не заговор ли? Вы что, умертвили хана? Отчего по дворцовым коридорам Каракорума в последнее время разгуливают одни цзиньцы?

Яо Шу вдохнул, чтобы что-то сказать, но Сорхахтани, не сводя с него глаз, демонстративно обратилась к сыновьям:

— А ну, Менгу, Хубилай, приготовьте мечи. Я больше этому человеку не доверяю. Он заявляет, что хан, видите ли, отказывает во встрече жене своего любимого брата.

Позади себя она удовлетворенно заслышала шелест металла, но что еще важней, разглядела внезапное сомнение на лицах стражников.

— Вокруг хана вьется целый рой из слуг, писцов, наложниц и жен, — с нажимом сказала Сорхахтани. — И тем не менее, где его главная жена Дорегене? Почему она не помогает мужу бороться с болезнью? Как так получается, что я ни от кого не могу добиться ответа на вопрос, когда его видели живым — сколько дней, а то и недель назад?

От женщины не укрылось, что нарочитая уверенность Яо Шу под грузом таких обвинений как будто просела, стала трескаться.

— Хан очень болен, как вы сами изволили заметить, — зачастил он. — И он распорядился, чтобы во дворце соблюдался покой. Я его советник, Сорхахтани. Не мне вам рассказывать, куда отправилась его семья, тем более обсуждать это в коридоре.

Цзинец и вправду был несвободен в своих действиях, а потому Сорхахтани продолжала давить на слабую точку, которую в нем нащупала:

— Так вы говорите, Яо Шу, его семья уехала? Гуюк сейчас с Субэдэем, это мне известно. Про дочерей Угэдэя я не знаю, так же как и про детей от других его жен. Выходит, Дорегене здесь нет?

На ее вопрос советник лишь скорбно закатил глаза.

— Понятно, — сделала вывод Сорхахтани. — Видимо, она в летнем дворце на реке Орхон. Да, именно туда я бы ее услала, если бы вздумала изменой захватить власть в этом городе. Если бы намеревалась умертвить хана на его ложе и заменить его… кем? Его братом Чагатаем? А? Он не заставит себя долго ждать, да, Яо Шу? Такова ваша задумка? Так что лежит за этой дверью, советник? Что вы здесь натворили?

Голос женщины становился все громче и пронзительней. Яо Шу болезненно морщился от резкости ее тона и определенно не знал, что делать. Велеть тургаудам ее утихомирить он не мог: рядом стояли готовые за нее вступиться сыновья. Понятно, что первый из стражников, кто хотя бы к ней притронется, вмиг лишится руки. Особенно угрожающе смотрелся Менгу, давно уже не тот замкнутый задумчивый мальчик, каким когда-то был. Яо Шу намеренно обратил свой взор на Сорхахтани, избегая глаз ее старшего сына, взгляд которого был подобен железу.

— Госпожа, я должен следовать распоряжениям, которые мне даны, — начал он снова. — Входить в эту дверь запрещено решительно всем. Хан никого не принимает. Видеть вас сейчас он не желает — ну что я могу поделать? Прошу вас, проведите этот день в городе. Отдохните, подкрепитесь. Быть может, завтра он изъявит желание с вами повидаться.

Сорхахтани напряглась так, словно собиралась наброситься на советника, — воистину тигрица. И все же дворцовая служба Яо Шу не расслабила. Сыновья, помнится, рассказывали ей, как он однажды в саду выхватил стрелу прямо с натянутой тетивы. Казалось, вечность минула с тех пор, когда был еще жив ее муж… На глаза сами собой навернулись слезы, которые женщина сморгнула. Сейчас время для гнева, а не для сожаления. Если не дай бог расплакаться, через этот порог ей нынче не перейти.

И Сорхахтани сделала глубокий вдох.

— Убийство! — заполошно выкрикнула она. — Хан в опасности! Сюда, быстрее!

— Да нет никакой опасности! — сердито ответил Яо Шу.

Сумасшедшая, одно слово. Чего она пытается добиться, вопя на всю округу, словно ошпаренная кошка? А по коридору уже раздавался топот быстро бегущих ног. Вот досада… Та ночь, после которой Угэдэй стал ханом, все еще была болезненно памятна дворцовой страже. Малейший шорох, и тургауды с кебтеулами уже здесь, всем скопом.

Точно. Секунда-другая, и коридор с обеих сторон перегородили примчавшиеся воины, во главе которых стояли тысячники-кебтеулы в лакированных доспехах — черные с красным, сабли наголо. Яо Шу поднял обе руки ладонями наружу: я чист.

— Налицо недоразумение… — начал он.

— Никакого недоразумения здесь нет, — осекла его Сорхахтани. — Алхун, — обратилась она к старшему из стражников.