Тут, милый твиттерянин, мой слабеющий мозг издает последнюю отрыжку вдохновения. Возможно… возможно, эта бешеная драка и есть та битва со злом, к которой меня готовили родня и поколения телефонных опросчиков.

Вот испытание, которое давно предсказывал Леонард.

Выживание наиболее приспособленных против выживания наиболее добродетельных.

Я поднимаю скрюченные ладони, чтобы перехватить книгу и остановить град ударов. Мои тощие пальцы вцепляются накрепко, а дрожащие руки пытаются выдрать жестокий походный дневник мистера Дарвина. Волшебным образом произошел полный переворот: умирающий человеко-труп снова вступает в мрачное состязание с мальчикоподобной девчонкой.

С мучительным воплем я вырываю книгу. Теперь оружие у меня.

Размахнувшись – так уже было – пропитанными кровью и спермой мемуарами Ч. Дарвина, утратившего веру богослова, я вкладываю тающие силы в могучий удар по миловидному кумполу моей соперницы. Крепкая затрещина откидывает ее назад и на мгновение оглушает, а заодно проливает последний дождь засушенных фиалок и анютиных глазок из сырых страниц книги.

С цветами вылетают обрывки бумаги и пристают к моей противнице. Замок разума мистера Дарвина рассыпается по кирпичикам. Разваливающаяся опись мира природы. Врага обдает картечью мемов: раздвоение… ракообразное… хлопьевидный и рыбка Diodon. Они облепляют мою соперницу, точно папье-маше – пиньяту. Уолластон… сигнальный флажок… огнеземельцы и цинга. Они душат неприятеля. Ее безупречные, отнюдь не близорукие глаза засыпает жгучим песком фактов и подробностей. Всеми ящерицами и чертополохами мистера Дарвина. Образцами цветов, давно собранных мамой и бабушкой.

Прекрасная не-Мэдисон заходится криком ярости. Ее зенки залепило. Она слепа.

В следующий миг тлеющий фитиль моей косы хлещет по ее горючему покрову. Она вспыхивает, а исторгнутые из книги слова и цветы жгут ее своим жертвенным пламенем. Она уже не нападает на меня – хлопает себя по бокам, по пылающим чреслам. Пытаясь погасить огонь, она отхватывает большие размякшие куски себя самой. Раздирает себя на части.

И одновременно вопит. И скачет. Эти завывания банши искажают ее черты, а температура горящей бумаги плавит и гнет ее стопы, колени, раздражающе стройные бедра.

Все еще вцепившись в перемазанную рубашку из шамбре и в развалившуюся книгу, я съеживаюсь неподалеку. Безумно лепеча, вся в крови и голая, как та новорожденная из маминого фильма, я всхлипываю:

– Простите, что была такой самоуверенной трусихой…

После этого унизительного признания происходит невозможное.

Изредка случаются сверхъестественные вещи, которым у нас нет готового объяснения. Руки обхватывают с двух сторон мою обезображенную голову. Мамины мягкие надушенные ладони с пальцами, усыпанными драгоценностями, поднимают мое разбитое лицо, пока наши взгляды не встречаются. Она бережно прижимает мое изуродованное тело – выходит сентиментальная пьета[44]– и спрашивает:

– Мэдди, лапонька, это правда ты?

Меня увидели. Наконец меня признали.

Я и мои родители, наша маленькая семья, – в эту секунду мы снова вместе.

И в этот же поворотный миг невозможная, нечеловеческая кукла поднимает плавящиеся глаза к небу. Булькающим, словно бы жидким голосом не-Мэдисон хрипит:

– Внемлите моим словам… – Расплываясь в пузырящуюся дымную лужу, она приказывает: – Почтите меня, мои приверженцы, грандиозным всеобщим «Аве, Мэдди».

21 декабря, 14:38 по гавайско-алеутскому времени

Детонация!

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Как ты можешь догадаться, плотная толпа людей, выпускающая накопленные кишечные газы вблизи открытого пламени и помпезной, крайне огнеопасной архитектуры, – неудачное стечение обстоятельств. Вспышка – и храм на вершине яростно полыхает. Скотиниты в тогах и сандалиях мечутся во все стороны, их руки и ноги охвачены буйным пламенем. От жара горный пик делается мягким, оползни пузырящегося пластика начинают угрожающе стекать по крутым склонам.

Дым окутывает закатное солнце и погружает некогда безукоризненно чистый мир во тьму, освещаемую только рыжим пламенем пожарища. Далеко внизу равнина расходится ломаными трещинами, в них начинает прибывать океанская вода. Мэдлантида – весь континент – горит и одновременно тонет. Это падение Помпеев. Разрушение Содома. Потоки горячего ветра несут снизу вверх комья тлеющего, шипящего пепла и роняют их среди дальних искусственных лесов и горючих дворцов, пока мир не начинает полыхать всюду, куда ни посмотри.

Ослепленные и напуганные скотиниты налетают друг на друга, спотыкаются и падают в озера кипящей жижи. Их вопли не смолкают, пока перегретый газ не сжигает легкие.

Истощенное тело мистера К. совершенно мертво, целиком объято огнем. Я изгнана наружу. Я снова синий пузырь эктоплазмы в форме себя самой. Грязная рубашка из шамбре и потрепанный «Бигль», видимо, не целиком принадлежат физическому миру – я держу их в призрачных руках.

Разглядывая Ctrl+Alt+Хаос, ко мне подлетает ангел Фест. Он ухватывает меня золотыми пальцами за кончик уха и говорит с сарказмом:

– Прекрасная работа.

Я же, милый твиттерянин, среди царящей неразберихи пытаюсь высмотреть родителей. Мне страшно от мысли, что их убьют, и хотя они прогрессивные сторонники ненасилия, мира и левитации Пентагона[45], нам придется отдыхать друг от друга долгие века. Нас разлучат навсегда.

Мысли об этих теоретических наказаниях захлестывают мой призрачный рассудок, как вдруг знакомый голос произносит:

– Ох ты ж, бисквитинка моя, ну не жуть ли деется?

Я оборачиваюсь и вижу… бабушку Минни. Держа призрачную сигарету призрачными пальцами, она склоняется и прикуривает от косы полыхающего трупа мистера К. А рядом с ней (о боги – этот огненный Армагеддон может стать еще хуже) – Папчик Бен.

21 декабря, 14:41 по гавайско-алеутскому времени

Мрачный эпизод. Наконец-то новая версия

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Последний раз я видела Папчика Бена в ночь на Хэллоуин, когда умерла бабушка Минни. Его похожий на пугало дух явился к веранде нашего дома в унылой глуши. А теперь вот он – стоит здесь. Он и бабушка Минни. Конечно, швейцарский этикет, которому меня учили, требовал, между прочим, и ненавязчиво поинтересоваться состоянием его расплющенной книгой, полуоторванной штучки-дрючки, однако я, что совсем нехарактерно, потеряла дар речи.