class="v">Ты, с которой стремлюсь к солнцу ясных времен.

Есть мы и будем! О нас будут знать и в грядущие годы.

Вспомнят о нас, о двоих, гения суть отыскав,

Скажут: однажды, любя, одиночество вынесли двое,

Мир потайной сотворив, явственный только богам.

Кто лишь о смертном печется, тот в бренную землю уходит,

Но до эфирных высот, к свету возносится тот,

Чтит кто и тайны любви, и высотам божественным верен,

Тот, кто, в надежде живя, тихо смиряет судьбу.

ЭПИГРАММЫ[221]

ΠΡΟΣ ΕΑΥΤΟΝ

В жизни искусство ищи, в искусстве — явление жизни,

Верно увидишь одно, верно второе поймешь.

СОФОКЛ

Тщетно иные пытались радостно выразить радость,

Слышу ее наконец, высказанной чрез печаль.

[СЕРДИТЫЙ ПОЭТ]

Злости поэта не бойтесь[222], пусть буквой она убивает,

Но благородством своим мысль оживляет в умах.

[ШУТНИКИ]

Душу вы раните мне вечной игрой несерьезной,

Тот, кто только острит, взят сомнением в плен.

КОРЕНЬ ВСЕХ ЗОЛ[223]

Благо едиными быть, откуда же вера людская

В благо — единственным стать, имея что-то одно?

ПИСЬМА[224]

МАУЛЬБРОНН

Из № 23. МАТЕРИ[225]

[Маульбронн, около 10 июня 1788 г.]

Среда, 4 июня

Я пробыл в Мангейме до 10 часов утра, в каковое время нанес визит надворному советнику Диллениусу, дядюшке моего Мерклина, где встретил отличный прием. — Потом я вновь пробежался по наилучшим улицам города, осмотрел замок и бастион, и повсюду здесь дворцы, повергающие меня в изумление. Между тем спутники мои приготовились к отъезду, я вскочил в коляску и с неохотой расстался с местом, где мог бы увидеть еще столь много вещей достопримечательных, почерпнуть столько новых идей. Через пять мостов переехали мы, прежде чем оказались на твердой земле; тот, что перекинут через собственно Рейн, неимоверно длинен, и притом на понтонах. Здесь стоят на якорях большие лодки, в ряд одна к другой, а на них уж положен мост. Когда подходят корабли, тут есть такие машины, которыми мост в разных местах раскрывается. Но что более всего привлекло к себе мой взгляд, так это корабли курфюрста, которые стояли у берега. От воды до палубы (то есть не считая того, что внизу) высота с небольшой этаж, а длина фута 24 будет, мачта над палубой возвышалась на большой этаж — а с нее свисало множество концов (канатов)чтобы поднимать и опускать мачту, убирать и ставить паруса. Совсем впереди был домик с зелеными ставнями, а весь корабль вообще был покрашен желтым и красным. Их там было два, совсем одинаковых, только что корабль курфюрстины был немного поменьше, чем самого Теодора (курфюрста)[226].

По прекрасным аллеям въехали мы в Оккерсхайм, где у курфюрстины ее резиденция. И здесь я оказался на том самом постоялом дворе, где долго жил Шиллер, после того как убежал из Штутгарта. Это место для меня свято — и я с большим трудом смог удержаться от слез, которые у меня вызвало восхищение перед гением великого поэта. Про увеселительный дворец курфюрстины ничего, в сущности, сказать не могу: я ничего не видел, просто дома и сады, потому что из головы у меня не шел Шиллер. К полудню приехали мы во Франкенталь. Поевши, отправились сначала в Гегелеву книгопечатню, потом на фарфоровую фабрику, где я в магазине видел прекрасные работы, а оттуда — на шелкоткацкую фабрику, где мне тоже чрезвычайно понравилось, а оттуда — на Канал, очень достопримечательное сооружение. Описывать его Вам здесь я не берусь, потому что и сам получил о нем туманное представление.

В тот же день к вечеру мы опять вернулись в Шпейер — и так я за короткое время посмотрел главные достойные внимания города Пфальца. Завтра еще похожу по Шпейеру<...>

Четверг, 5 июня

<...>Оттуда пошел я к советнику Бослеру, посмотрел его музыкальный магазин. Мне там очень понравилось. Но поспешу описать Вам предмет более интересный. За утро я более или менее осмотрелся в Шпейере. Поэтому послеобеденное время я хотел провести на лоне природы, чтобы глаз мой насладился видом окрестных мест. Почти целый день кружил я вокруг Шпейера, но не нашел ничего, что бы привлекло к себе особенно мой взгляд. День уже клонился к вечеру, когда я вышел на так называемый Гран (где разгружают товары с кораблей). И я почувствовал себя будто вновь родился перед тем, что представилось моему взору. Мои чувства обострились, сердце забилось сильней, мой дух воспарил к необозримым высотам — глаз был поражен — я не мог понять, что я вижу, — и я стоял там, подобный соляному столбу.

Представьте себе спокойно-величавый Рейн, протянувшийся так далеко, что вверх по течению корабли на нем были едва видны, внизу же он казался голубой стеной, сливаясь с небом, а на том берегу — плотные, глухие леса, а над лесами — в вечерней дымке Гейдельбергские горы, а с краю, ниже — беспредельная равнина — и все исполнено господней благодати — а вокруг меня всё в движении — тут разгружается корабль, там другие отчаливают, и вечерний ветер наполняет раздувающиеся паруса... Глубоко тронутый, отправился я домой и благодарил Бога, что мне дано воспринять то, мимо чего равнодушно спешат тысячи, то ли потому, что предмет им привычен, то ли сердца их заскорузли.

Вечер провел я за кружкой пива в прекрасном расположении духа — люди охотно видели бы меня в своем обществе дольше, это можно было прочесть на их лицах.<...>

ТЮБИНГЕН

Из № 43. СЕСТРЕ[227]

[Тюбинген. по-видимому, конец марта 1791 г.]

Милая Рика!

Я рад, что письмо мое понравилось тебе. Я сказал, как думал, а это не лучший способ понравиться представительнице твоего пола. Так вот, милая Рика! — Если б мне было дано основать царство, если б дана была мне сила и власть управлять умами и сердцами людей, — то одним из первых