— Не мешай, я скрючиваюсь.

— О, нет. Ты все еще стоишь в полный рост. Тебя знает весь мир. Ты вообще себе не принадлежишь. Не убеждай себя, что после смерти станешь еще более великим, дай тебе Бог долгую жизнь. А ты знаешь, что во сне кричишь? Но я всегда буду рядом, всегда. Ну, разве что…

— Что — «разве что»? Говори, сволочь!

— Ладно, ладно. Улыбаешься? Вижу, чувство юмора тебя не покидает. Но если хочешь, поговорим серьезно. Хочешь? Скажу без обиняков: ты, суперзвезда литературы, оказался в глубокой жопе. У тебя отобрали твои книги и честь. И кто? Какие-то неудачники… Тебя здорово обидели, с этим не поспоришь. Ну а как насчет отплатить? Пока ты только выставляешь себя на посмешище, плачешь, кричишь о несправедливости… и это ты кричишь! Ты! Мы ведь с тобой знаем, что справедливости вообще нет и не будет, поэтому извини, конечно, но со своими жалобными воплями ты имеешь бледный вид. Что ты этим показываешь? Слабость свою показываешь, Юрек. Ищешь союзников, а их нет, они тебя, ни секунды не думая, предали. Сам знаешь… взять хотя бы этот сраный ПЕН-клуб. Ты ради них два срока из кожи лез. Никому не хотелось, а ты боролся… Да, да, боролся за всех преследуемых бездарей на свете. А они сейчас молчок… Ни слова, как воды в рот набрали… Что? Ах вы неблагодарные, вашу мать! — Медленно опорожняет стакан, вытирает глаза. — Извини, я малость расчувствовался. Сердце-то у меня мягкое. Ну, еще по маленькой — пить так пить, а?

Через минуту появляются полные стаканы.

— Опять двойное. Этот мордастый бармен снова стукнул два раза и не взял денег. Да, так о чем же я?.. Ага. Ты занимаешь в мировом пространстве страшно много места, невообразимо много, и, как я вижу, начал себе кое-что внушать, например будто ты скрючиваешься, что неправда, дружок, и хотел бы ужаться до размеров одного тела. Нет, это просто смешно. Выпьем? Выпьем. — Движение стаканов по стойке. — А знаешь, на этот раз он нам посчитал. С критиками ты сам наломал дров, твоя вина, они теперь оправдываются, мол, ты их загипнотизировал, недурно, а? А ведь я тебя, дорогой Юрек, предупреждал! Я тебе говорил, что критиков надо холить и лелеять, облизывать им все места, делать питательные маски, полировать ногти, потому как таланта у них кот наплакал, комплексов до хера, а хочется верить, что они кому-то нужны. За советом к ним надо обращаться, они это обожают. И ты так и поступал, пока не возомнил себя слишком важной персоной, пренебрежение начал выказывать: одна идиотская рецензия — вагон презрения. Вдобавок ляпнул, что все они — ничтожества и жируют на твоей кровушке. Глупость и гордыня. Прав я? И сразу пошло: ты уже не Беккет, не Достоевский, не Кафка и даже не Жене. Жан Жене, который придумал себе половину биографии, чтобы выглядеть чертовски сексуальным и неотразимым. Сейчас ты уже садомазохист и вор, и грош тебе цена. Легко добыто, легко прожито, так? А знаешь, что величайший русский критик Белинский написал о Достоевском? Что в нем разочаровался и никакой он не гений… А Тургенев назвал Достоевского прыщом на носу литературы… Тебя обвиняют, что «Садовник» смахивает на это дрянцо «Никодима Дызму». А Шекспир, что ли, не сдирал у Марло? Все содрано с чего-то, что уже было. Не так разве? Но ты ведь не сдашься, да? Слишком высоко залетел. Помни, кто у тебя в друзьях. Ага-хан и Оскар де ла Рента, Киссинджер, Сульцбергеры[51]. Ты не позволишь, чтобы дух Адольфа Гитлера после смерти тебя догнал, он, конечно, бессмертен, но с тобой не справится. Верно?

Обрати внимание, я уже не говорю о ПЕН-клубе, но отдельные твои коллеги-писатели тоже сидят тихонечко и потирают ручки. Ты звонил Мейлеру? Звонил. Воннегуту звонил? Звонил. И что? Ни один не пискнул в твою защиту. Ни один. А знаешь почему? Потому что ты чужой. В Польше хватало того, что ты обрезан и нос длинный, а здесь на это не смотрят, здесь другое важно: во-первых, приезжий, во-вторых, слишком далеко зашел со своей откровенностью насчет того, как женщина с мужчиной, или женщина с женщиной, или мужчина с мужчиной, тьфу, запутался, а ведь хотел сказать что-то важное. Все эти писатели — мещане, мелкие душонки. Да, их герои могут себе кое-чего позволить, но сами — боже упаси, они все целки. А ты чужой, посторонний. Камю придумал постороннего, но сам — моралист с головы до пят. А у тебя ночь. НОЧЬ. И в жизни, и в том, что пишешь. Этого тебе не простят. А держался бы за Холокост, все было бы о’кей.

Ну ладно, что-то я разболтался, логорея. Когда выпью, меня не остановишь. Ладно, договоримся, что не все твои книги — шедевры. Но кто пишет одни только шедевры?

А теперь перехожу к самому главному. Ты только не перебивай и не лезь в бутылку. Сядь поудобнее, глубоко вздохни. Вот так. Лучше? Лучше! Юрек, тебя настигли. Разодрали в клочья. Тебе необходимо кое-что сделать, это требует отваги, но ты у нас смелый. Итак: раскрываешься, ложный выпад и в контратаку. Они снизу, снизу, а ты в голову, в голову, чистый бокс — стратегия плюс техника.

Из-за чего все началось? Из-за того, что обыкновенного кошмара им было мало. Вампиры желают больше крови? Пожалуйста, получите. Вот вам песик Иуда, вот вам выгребная яма, вот вам козел, тут и вешают, и насильничают, и ребенок речь потерял — но им это все кажется каким-то безликим. Недостаточно осязаемым, согласен? Какой-то там еврейский мальчишка… им по херу. Тогда ты отправил в эту выгребную яму себя. Вот он я, вонючий, но осязаемый… а потом еще добавил, и еще… Подействовало, они навострили уши. Ты купил их любопытство. Любопытство, но не любовь! Так прокричи же им это, рявкни, наплюй в лицо, расхохочись, только не скули. Им бы хотелось превратить тебя в вороватого пса-приблуду, потому что ты взобрался на такие вершины, какие им и не снились. А потом за ноги и вниз, стая шакалов! Может, уже присмотрели кого-нибудь на твое место, а? Ведь благодаря этому маскараду, который они тебе не могут простить, твою книжку о слезах ребенка прочитали миллионы людей. Тех самых, которые теперь смотрят, как тебя публично ставят раком, и аплодируют. Да, таковы люди. Ну что, еще по одной, а, Юрек? Я вроде приободрился… Эти мерзавцы кричат, что ты не знаешь английского, обвиняют в том, что нанимал редакторов. Да, нанимал, и что? — все так делают, а распять на кресте хотят тебя одного. За то, что не стеснялся и брал целыми пригоршнями — ну а почему бы не брать? Зачем себе отказывать? Ты — человек мыслящий, да какое там, гигант мысли, и потому тебя хотят прикончить. Кричат, ты — садомазохист. А почему бы тебе не огласить имена завсегдатаев ВИП-клуба, рассказать про их тридцать два ключика? А? Тогда бы весь олимп болтался на кресте рядом с тобой. Хотя, сдается мне, их вряд ли тронули бы. Тебя-то можно, а других нет. Ну как? Будешь с ними воевать? Не струсишь? Бросишь перчатку? Идет? По рукам?