Когда я добрался до камня, лежавшего поперёк тропы, оказалось, что за ним лежат четверо урду, трое убитых и один тяжелораненый — Ботатхачелья. На склоне ниже их убежища лежало шесть трупов солдат с гербами Президентства Сен-Крю на нарукавных нашивках.

Ботатхачелья сначала спросил меня, все ли железноголовые убиты, и я сказал ему, что видел восемь мёртвых врагов. После этого абориген улыбнулся и умер у меня на руках. Получилось так, что дорога к святилищу была открыта, и я, к своему стыду, этим воспользовался. До седловины между двумя вершинами оставалось пройти не более полумили, но идти пришлось долго, поскольку дальше тропы не было…»

Дневник профессора Криса Боолди, запись от 23 июля 2946 г. от основания Ромы.

2 октября, 7 ч. 40 мин., восточное побережье о. Сето-Мегеро.

Вот и всё. Прохладное вино омыло пересохшую гортань, и жить стало немного легче. Немного — самую малость. Что дальше? Допросить с пристрастием эту малышку с татуировкой на плече? Например, так: скажите, сударыня, как отсюда кратчайшим путём добраться на Тот Свет? Вопрос что надо! Как раз к месту.

— Ну и откуда ты такой взялся? — Девочка взяла инициативу на себя.

— Знаешь, милая… Мне бы сначала узнать, куда я попал. — Следовало быть осторожным, кто знает, что у неё может быть на уме…

— Ты не ромей. — Казалось, она слегка обрадовалась. — Ненавижу ромеев. Ты варяг?

— Нет, я из Гардарики.

— Тоже империя. Тюрьма народов. Не люблю Гардарику.

Похоже, у девочки водятся политические взгляды. Интересно, от кого она их подцепила?

— Вот и я сбежал, — поддержал беседу Онисим, расшнуровывая ботинки — захотелось походить босиком по песку. — Надоело быть оловянным солдатиком.

Она помолчала, глядя на далёкие силуэты кораблей, потом покопалась пальцами в песке и выловила оттуда мятый сигаретный бычок.

— Мне тоже… — сказала она, щёлкая зажигалкой с изображением какого-то типа с куцей бородёнкой и в лихо заломленном берете. — Мне вот тоже надоело быть фарфоровой куклой. — Бывший оловянный солдатик почему-то внушал ей доверие. Впрочем, здесь можно верить всем — даже Сирене. Чтобы попасть сюда, нужно быть или придурком, или святым. Или святым придурком. Это теперь… Раньше, ещё полгода назад, Тлаа не был таким разборчивым, наверное, потому она и здесь. — Лида Страто, — представилась она. — Я борюсь за свободу Галлии. А ты?

— Борешься… Лёжа на пляже? Интересный способ. — Онисим старательно улыбнулся, и в тот же миг почувствовал, что песок под ним проваливается, а вокруг поднимаются маленькие смерчи.

Лида вскочила на ноги, и на её лице нарисовалось явное желание пнуть этого хмыря, без приглашения свалившегося с неба, пяткой в нос.

— Не смей! Не смей! — Она никак не могла сформулировать, что именно он должен не сметь. — Сволочь, гнида, сукин сын! Вол рогатый! Петух мороженый! Дерьмо свинячье!

Когда запас ругательств у неё иссяк, из песка торчала лишь голова Онисима, и ему оставалось только надеяться, что девочка не возжелает использовать её как футбольный мяч. Но Лида неожиданно быстро утомилась от приступа гнева.

Странно, но Онисим не ощутил опасности. Годы службы в Спецкорпусе научили его чувствовать врага, но в этой девочке он врага не почувствовал, и даже то незавидное положение, в котором он внезапно оказался, показалось ему слегка забавным. Но всё же злоупотреблять чужой добротой не следовало — довести до неконтролируемой ярости можно кого угодно.

— Онисим, — представился бывший поручик, отплёвываясь от песчинок, которые норовили попасть в рот. — Меня зовут Онисим, просто Онисим, и я действительно толком не знаю, куда угодил.

— Врёшь! Всё ты врёшь. И больше не смей так говорить. А то договоришься. — Она отогнула краешек пледа, на котором загорала, достала из-под него сапёрную лопатку и начала неторопливо откапывать своего пленника. — Вот оставила бы тебя здесь на весь день париться. Понял? Ты тут никто! Ноль без палочки! Пустое место!

Дальше можно было не слушать. Непонятно, отчего с этой малышкой сделалась такая вот истерика, но сегодня разговора с ней, похоже, не получится. Как только руки освободятся, надо отсюда уходить — искать Место, Где Исполняются Желания. И не стоит ни с кем разговаривать, кому-либо задавать вопросы. Похоже, те, кто сюда попал, — все с лёгким прибабахом, не знают толком, чего им надо, — иначе давно бы каждый получил своё и растворился в своей мечте. Лучше вообще не попадаться никому на глаза. Хорошо хоть, эта девочка оказалась такой вот добродушной — дальше криков и лёгких песчаных бурь пойти не может. А если попробовать самому чего-нибудь захотеть? Например, вылететь из песчаного плена, как баллистическая ракета из своей шахты, и отправиться в сторону вон тех заснеженных вершин на бреющем полёте. Хочу, хочу, хочу…

Но ничего такого не произошло, лишь в очередной раз мелькнул перед глазами штык сапёрной лопатки, отгребающий песок от подбородка. Интересно, почему эта Лида так ловко сумела воткнуть его в песок, а обратно извлечь тем же проверенным способом не может или не желает? Почему?

— …возись тут с тобой! — Она бросила лопатку, откинула назад спутавшиеся длинные, выгоревшие на солнце волосы, стряхнула ладонью со лба выступившую испарину и крикнула кому-то в сторону: — Эй, Рано, иди сюда, быстро!

«Поздравляю, дружище, ты, кажется, добрался…» — знакомый голос прозвучал где-то внутри, и девочку, стоящую перед ним на коленях, слегка сплющило, словно она стала собственным отражением в кривом зеркале. Потом Лида вместе с окружающим её пейзажем распалась на мелкие разноцветные брызги, и вокруг повисла непроглядная серая мгла, полная тревожных шорохов.

— Поздравляю, дружище, ты добрался. — Брат Ипат висел на парашютных стропах, зацепившихся за темноту, сжимая в руке свой меч. — Тебе повезло, а мне, знаешь ли, не очень.

— Ты где? — Онисим поймал себя на том, что не вспоминал об Ипате с тех пор, как потерял из виду его парашют. — Что с тобой стряслось?

— Ты пока помолчи, а то времени у меня не так уж много. — Один строп задымился по всей длине и лопнул. — Я сейчас ближе к твоим парням, чем к тебе. Вот так. Но если ты не отступишься… Если тебе повезёт ещё раз, то мы встретимся, возможно, скоро. Здесь мне пока не нравится, но…

— Здесь — это где?

— Ты ещё не понял? — Ипат осторожно заткнул меч за пояс и разорвал на груди футболку, поделив пополам призыв «Приезжайте в Пантику», и оказалось, что грудь его по диагонали пересекает плотный ряд пулевых отверстий, которые на глазах затягивались; чешуйки свернувшейся крови опадали, обнажая свежую розовую кожу. — Вот так, брат Онисим, бывает. — Лопнуло ещё два стропа, и воздух почему-то наполнился душным запахом тления. — Ты скажи, что твоим передать, если раньше тебя до них доберусь?

— Сам знаешь. — Онисим почему-то сразу же поверил, что разговаривает с покойником и это не бред и не галлюцинация — не с чего было бредить.