Не знаю, к примеру, часто ли вы употребляете слова из четырех букв, но думаю, что вы никогда не подсчитывали количество таких слов. Что ж, попробуем прикинуть: каких слов из четырех букв в английском языке больше – тех, которые начинаются на букву «K», или тех, в которых «K» будет третьей буквой? Если вы похожи на большинство людей, вы наверняка предположите, что количество первых превосходит количество вторых{276}. Чтобы ответить на вопрос, скорее всего, начнете их припоминать («М-м-м… kite, kilt, kale…»)[66], и поскольку окажется, что первые слова припомнить легче, чем вторые, вы предположите, что первых должно быть больше, чем вторых. Ход мысли, в общем-то, неплох. В конце концов, вы можете вспомнить большее количество четвероногих слонов, чем шестиногих, поскольку видели больше четвероногих, чем шестиногих, а видели вы их больше потому, что четвероногих слонов существует больше, чем шестиногих. От действительного количества имеющихся на свете четвероногих и шестиногих слонов зависит, как часто вы их встречаете, и от частоты этих встреч зависит, насколько легко вы можете их припомнить.

Увы, рассуждение, которое выглядит столь разумным, когда относится к слонам, перестает быть таковым, когда касается слов. Слова, начинающиеся на «K», и в самом деле легче вспомнить, но не потому, что вы чаще сталкивались с ними, чем с теми, в которых буква «K» – третья. Их легче вспомнить потому, что нам вообще легче вспомнить любое слово по его первой букве, чем по третьей. Наши мысленные словари (как и настоящие) построены по алфавитному принципу, поэтому «искать» в них слова по какой-то иной букве, кроме первой, довольно сложно. На самом деле слов с третьей буквой «K» в английском языке гораздо больше, чем с первой, но поскольку последние легче вспомнить, люди обычно отвечают на вопрос неправильно. Эта путаница возникает потому, что мы естественно (но неверно) полагаем, что на ум легко приходят те вещи, с которыми мы чаще сталкиваемся.

Что верно в отношении слонов и слов, верно и в отношении переживаний{277}. Большинство из нас вспомнит катание на велосипеде гораздо легче, чем катание на яке, поэтому мы делаем правильный вывод, что в прошлом больше ездили на велосипедах, чем на яках. Логика рассуждения была бы непогрешимой – если бы не то обстоятельство, что частота нашего переживания – не единственный определяющий фактор легкости, с какой мы его вспоминаем. На самом деле к числу самых запоминающихся относятся редкие или необычные переживания, почему многие американцы и знают точно, где они находились утром 11 сентября 2001 г., но не утром 10 сентября{278}. Редкие переживания всплывают в памяти с особой готовностью, и это заставляет нас порой делать странноватые выводы. Например, за мою взрослую жизнь у меня сложилось отчетливое впечатление, что в магазинах я обычно выбираю очередь, движущуюся медленнее всех остальных. И что стоит мне только перейти в другую, как покинутая очередь начинает двигаться быстрее, чем та, в которую я перешел{279}. Если представить, что это правда – у меня действительно плохая карма, плохой амулет, плохой ангел-хранитель и вообще все плохо, что и заставляет двигаться медленнее каждую очередь, в которую я встаю, – тогда должен существовать кто-то другой, у кого, наоборот, все хорошо, и это заставляет двигаться быстрее каждую очередь, в которую встает он. Ведь, в конце концов, каждый не может каждый раз вставать в самую медленную очередь, не так ли? И, однако, никто из тех, кого я знаю, не ощущает в себе силу ускорять движение очереди. Наоборот, похоже на то, что почти все мои знакомые верят: их, как и меня, неизбежно притягивают самые медленные очереди, а попытки время от времени перечить судьбе только замедляют движение очереди, в которую они переходят, и ускоряют движение покинутой. Почему мы все в это верим? А потому, что стояние в очереди, которая движется быстро или хотя бы со средней скоростью, – переживание настолько заурядное, не задевающее разума, что мы его не замечаем и не запоминаем. Мы просто стоим, разглядываем прилавки и удивляемся, какой дурак решил, что батарейки разного размера нужно маркировать разным количеством буквы «А», а не словами «большая», «маленькая» и «средняя». И никогда не поворачиваемся к соседям со словами: «Послушайте, вы заметили, как нормально движется эта очередь? Неестественно нормально! А ведь расскажи кому об этом – никто не поверит!» Нет, мы запоминаем переживания тех очередей, когда парень в красной бейсболке, стоявший сперва позади нас, а потом перешедший в другую очередь, уже вышел из магазина и сел в машину, а мы еще и к кассе не подошли, потому что старушка перед нами сто лет размахивала перед продавцом своими купонами и обсуждала истинное значение фразы «срок годности». Это происходит не слишком часто, но (как слова на букву «К» и четвероногие слоны) запоминается так основательно, что кажется нам постоянным.

То обстоятельство, что наименее вероятное переживание часто становится наиболее вероятным воспоминанием, и мешает нам предсказывать свои будущие переживания{280}. Например, во время одного исследования экспериментаторы просили людей, ждавших поезда в метро, вообразить, какие чувства они испытали бы, если бы в этот день не успели сесть на поезд{281}. Прежде чем предсказать это, некоторых испытуемых (группу просто вспоминающих) просили припомнить и описать какой-нибудь случай, когда они опоздали на поезд. А других (группу вспоминающих худшее) просили припомнить наихудший случай, когда это произошло. Результаты показали, что случаи, которые припоминали люди из первой группы, были такими же драматичными, как и случаи, которые припоминали испытуемые из второй. Другими словами, когда люди думали об опоздании на поезд, им на ум приходили только самые ужасные опоздания, имевшие тяжкие последствия («Я услышал, что поезд приближается, и побежал, чтобы успеть. Но тут споткнулся и налетел на парня, который торговал зонтиками, в результате чего опоздал на собеседование на целых полчаса, и на работу взяли другого человека»). Большинство опозданий на поезд вполне заурядны и быстро забываются, запоминаются же обычно самые незаурядные случаи.