Священник был стар и сед и говорил звонким, серебристым, как его волосы, голосом, и убежденность, звучавшая в этом голосе, была различима в самом дальнем конце комнаты.

— За этим жестоким актом легко просматривается движение политической мысли. По мере того как фермы на севере приходят/будут приходить в упадок, крестьяне и фермеры начнут продвигаться к городу, где станут искать для себя убежище всеми возможными способами, чаще всего в условиях человеческой скученности и нужды. Там им неминуемо грозит голод. Я надеюсь, что не прослыву циником, если скажу, что гибель стольких людей вполне соответствует целям государства. Мертвые не говорят о политике.

— И в случае неприменения указа городам, по-вашему, грозил бы упадок? Или даже восстание? — спросили священника с дальнего конца стола.

— В дни моей молодости говорили, что сиборнальцы работают для того, чтобы жить, женятся для продолжения жизни и всю жизнь мечтают о хорошей жизни, — ответил серебристый голос. — Вот только восстания нам неизвестны. Это не в нашем стиле. Смуту мы оставим на долю людей с Дикого Континента. До сих пор церковь никак не высказалась об этих ограничительных указах. Теперь, я думаю, мы можем обсудить наиболее выдающийся в реакционном смысле указ «О запрете на паук».

— В пауке нет никакой политики. Как у нас нет никакой заинтересованности в пауке.

— До сих пор государство тоже никак не было политически заинтересовано в пауке. Ввиду того, что мертвые не интересуются политикой, это ровно в той же мере имеет/будет иметь отношение к пауку, и государство это отлично понимает. Как бы там ни было, государство официально приняло закон, запрещающий заниматься пауком. Этот закон причинил/причиняет/будет причинять дополнительные страдания пастве, для которой — простите за сказанное, но это правда, — паук был единственным утешением, являясь неотъемлемой частью жизни, как, скажем, роды.

Бедные незаслуженно терпят наказание, словно это они виноваты в приходе Зимы. Я предлагаю церкви официально выступить против последних деяний государства.

Совершено лысый старик с совершенно бесцветной кожей поднялся с места, опираясь на две трости, и заговорил:

— Возможно, дела обстоят именно так, как вы говорите, братья. Олигархия стискивает наше горло в своем кулаке, как петля — шею повешенного. Но я думаю, что именно так все и должно обстоять. Подумайте о будущем. Очень скоро наши потомки окажутся/оказались на пороге двух веков Вейр-Зимы. Олигархия исходит из того, что ужесточение природных условий требует соответственного ужесточения общественного порядка.

Позвольте напомнить вам о страшном ругательстве на сибише, о ругательстве, которое запрещено произносить. Это ругательство принято понимать как жесточайшее оскорбление, и не случайно. И тем не менее, это ругательство вызывает восхищение. Я не рискну/не рисковал повторять это ругательство в присутствии собрания, но все равно утверждаю, что продолжаю восхищаться его точностью и силой.

Старик выпрямился. В собрании было несколько человек, убежденных в том, что старик вот-вот осквернит свои уста запретной бранью. Но старик избрал другой ход.

— На Дикий Континент, Кампаннлат, с наступлением холодов приходит хаос. В этих странах нет жестокого режима, как у нас. Обитатели Кампаннлата заберутся в свои пещеры. Сиборнал выживет, почти не изменившись. Мы выживали/выживаем/будем выживать благодаря нашей организации. Эта организация будет сжиматься вокруг нас как железный кулак. Для того чтобы государство выжило, нужно, чтобы многие умерли.

Многие жалуются на то, что согласно приказу всех фагоров следует застрелить — всех без исключения. А я утверждаю, что фагоры не люди. От них нужно избавиться. У них нет души. Застрелим их. И застрелим всех, кто защищает фагоров. Перестреляем фермеров, чьи фермы пришли в упадок и разорились. У нас нет времени разбираться с отдельными личностями. Индивидуалисты должны быть/будут наказаны по закону — смертью.

Старик в тишине опустился на место, и его трости простучали, как бамбук на ветру.

По комнате пролетел потрясенный шепоток, но верховный священник Чубсалид взял слово и примирительно сказал из своего обитого горностаем кресла:

— Вне всякого сомнения именно такие речи звучат на Ледяном Холме, но мы должны придерживаться избранного пути, который провозглашал/продолжает провозглашать сострадание и терпение даже в отношении разорившихся фермеров. Наша церковь придерживается общения с отдельными личностями, с отдельным сознанием, со спасением отдельно взятого человека, и наш долг — время от времени напоминать нашим друзьям из олигархии, что в этом смысле у народа не должно возникать никаких сомнений на наш счет.

Климат становится все суровее. Но нам не нужно брать пример с природы, для того чтобы даже в самые тяжелые времена учение церкви могло/должно было жить. Иначе нет жизни в Боге. Государство видит это время кризисов как лучшее время для утверждения своей силы. Церковь должна по меньшей мере сделать то же самое. Кто из пятнадцати возражает против того, что церковь должна противостоять государству?

Все четырнадцать присутствующих, к которым он обращался, повернулись, чтобы пошептаться с соседями. Всем им нетрудно было представить, что будет, если они изберут путь, который отстаивал их глава.

Один из присутствующих поднял унизанную перстнями руку и проговорил дрожащим голосом:

— Сударь, времена, когда нам придется занять позицию, о которой вы говорите, неминуемо/возможно придут. Но что нам до паука? Мы тщательно старались не замечать паук много веков — возможно, в связи с некоторыми сомнениями в правомерности вызова, который он бросает нам, — когда миф о Всеобщей Прародительнице противопоставлялся нашему...

Оратор замолчал, выдержал театральную паузу.

Самым молодым членом синода был капеллан по имени Парлингелтег, человек тонко чувствующий, хотя о нем ходили слухи, будто некоторые из его деяний были отнюдь не тонкого свойства. Священник-капеллан никогда не боялся взять слово и сейчас обратился прямо к Чубсалиду.

— В чем убедили меня — и, смею надеяться, вас тоже — прозвучавшие последними жалкие слова, так это в том, что мы должны противопоставить себя государству. Возможно, в особенности касательно паука. Не будем делать вид, что паук на самом деле не существует, только потому, что он не согласуется с учением.

Почему, как по-вашему, государство пытается запретить паук? На это есть только одна причина. Государство повинно в геноциде. Государство убило несколько тысяч человек из армии Аспераманки. После смерти сыновей, убитых государством, их матери общались с ними. Духи не молчат. Кто сказал, что мертвым безразлична политика? Это чушь. Тысячи мертвых ртов выкрикивают обвинения против государства и убийцы-олигарха. Я поддерживаю верховного священника. Мы должны выступить против Торкерканзлага и заставить его покинуть дворец.

Несколько старших коллег зааплодировали капеллану, и от удовольствия тот покраснел до корней волос. Собрание прервали. И тем не менее решение не было принято. Неужели церковь и государство неразделимы? И говорить вслух о недавнем массовом убийстве... Они предпочитают жить в мире... и поддерживать мир — некоторые любой ценой.