— Про это я не знал. Это серьезно?

— При потере селезенки увеличивается риск подхватить инфекцию, — объяснила она. — Селезенка — это вроде как фильтр крови и ее резервный запас. Вот почему Эрик так легко устает. — Энгельбертина покачала головой. — Очень сомнительно, чтоб ему удалось добраться до Вены. Даже на машине Генриха. Вена ведь почти в пятистах километрах отсюда?

— Не помню. Я уже давно не живу в Вене. И не могу сказать, чтобы я особо обожал венцев. Они оказались отъявленными немцами, только на австрийский лад.

— Как Гитлер?

— Нет, Гитлер был очень немецким австрийцем. Вот в чем разница. — Я примолк. — А о какой сумме идет речь, как думаешь? Я о наследстве.

— Наверняка не знаю. Но семье Груэн принадлежал один из самых больших сахарных заводов в Центральной Европе. — Энгельбертина пожала плечами. — Так что, наверное, очень много. А на сладкое все падки, верно?

— В Австрии точно, — согласился я. — Там на сладкое летят, как…

— А ты ничего не забыл? — перебила она меня. — Я, между прочим, австриячка.

— И спорю, очень этим гордишься. Когда нацисты аннексировали Австрию в тысяча девятьсот тридцать восьмом, я жил в Берлине и помню, как австрийские евреи хлынули в Берлин, потому что надеялись, что берлинцы терпимее венцев.

— И как — терпимее?

— Некоторое время были. Берлин нацисты никогда особо не жаловали, знаешь ли. Им потребовалось много времени, чтобы поставить город на колени. Много времени и много крови. Берлин служил просто витриной для известных событий, но истинным сердцем нацизма всегда был Мюнхен. И не удивлюсь, если остается им до сих пор. — Я закурил. — Знаешь, Энгельбертина, я завидую тебе. У тебя хотя бы есть выбор: называть себя австриячкой или еврейкой. А я немец, и уже ничего не могу с этим поделать. А сейчас это все равно что носить метку Каина.

Энгельбертина сжала мне руку.

— У Каина был брат, — заметила она. — А у тебя есть друг, человек, похожий на тебя, словно родной брат. Может, ты сумеешь помочь ему, Берни? Ведь это твоя работа — помогать людям?

— Ты говоришь так, будто быть детективом — благородное призвание. Парсифаль, Святой Грааль и пять часов Вагнера! Это не обо мне, Энгельбертина. Я скорее рыцарь пивной кружки и три минуты могу послушать какую-нибудь музычку полегче.

— Ну так соверши хоть разок что-нибудь благородное! — отрезала она. — Что-то хорошее, бескорыстное. Я уверена, ты сумеешь придумать — что. Для Эрика, например.

— Ну, не знаю. Зачем совершать хорошие поступки?

— Я могу тебе сказать. Если у тебя есть время и терпение слушать и желание переменить свою жизнь.

Ну вот, дождался. Это она, конечно, о религии. Нет, я не стану обсуждать эту тему, а уж тем более с ней.

— Впрочем, кое-что я смогу сделать, — заторопился я. — Кое-что благородное. Ничего благороднее, не опрокинув в себя пары кружек пива, придумать я пока не могу.

— Что ж, давай послушаем. Сейчас мне как раз хочется, чтобы ты произвел на меня впечатление.

— Моя дорогая девочка, тебе всегда этого хочется, — ответил я. — Но я тут ни при чем. Ты смотришь на меня так, как будто думаешь, что я не способен совершить ничего дурного. Но я способен. И совершаю. — Я помолчал немного. — Скажи, ты действительно считаешь, что я сильно похож на Эрика?

Она кивнула:

— Ты и сам это знаешь, Берни.

— Из близких родственников у него была только мать, так?

— Да. Только мать.

— И она не знала, что он прикован к инвалидному креслу?

— Знала, что он тяжело ранен, — и все. Подробности ей были неизвестны.

— Тогда скажи: как ты думаешь, я смогу сойти за него?

Энгельбертина пристально взглянула в мое лицо, чуть поразмышляла и закивала:

— Замечательная идея! Насколько я знаю, он уже лет двадцать не был в Вене. А за двадцать лет люди здорово меняются.

— Особенно за такие двадцать, — вздохнул я. — Где его паспорт?

— Блестящая мысль! — воскликнула Энгельбертина.

— Но не очень благородная.

— Зато практичная. А в этой ситуации практичность еще получше благородства. Мне бы такое и в голову не пришло!

Встав, она открыла бюро, вынула бумажный пакет и протянула его мне.

Я достал паспорт и фотографию. Срок действия паспорта еще не вышел. Критически вгляделся в фото. Потом передал паспорт ей. Энгельбертина взглянула на снимок и пробежала пальцами по моим волосам, словно проверяя, не слишком ли много в них седины.

— Конечно, прическу тебе придется сменить, — заметила она. — Ты старше Эрика. Но вот забавно, выглядишь ты не намного старше… Да, ты вполне сможешь сойти за него. — Она подпрыгнула на кровати. — Слушай, а почему бы не спросить его самого?

— Нет, — остановил я ее. — Давай подождем до вечера. Сейчас он наверняка слишком расстроен и не может толком ни о чем думать.

— Безумная идея! — воскликнул Эрик, когда я закончил излагать ему свой план. — Ничего безумнее в жизни не слыхал.

— Но почему? — недоуменно спросил я. — Ты же говорил, что никогда не встречался с вашим семейным адвокатом. И он не знает, что ты в инвалидной коляске. Покажу ему твой паспорт, и он увидит копию человека с фотографии, несколько постаревшую и немного пополневшую. Я подпишу бумаги. И ты получаешь наследство. Что может быть проще? Если нет никого, кто помнит тебя по-настоящему.

— Моя мать была очень трудным человеком, — сказал Груэн, — и друзей у нее было немного. Проблемы у нее возникали не только со мной. Мой отец с трудом выносил ее. Она даже на его похороны не пошла. Но послушай, им же известно, что я врач. Предположим, тебе зададут какой-нибудь медицинский вопрос…

— Я ведь еду забрать наследство, — возразил я, — а не устраиваться на работу в госпиталь.

— И то правда. — Груэн рассматривал содержимое своей трубки. — И все-таки есть в этом что-то, что мне не по душе. Как-то нечестно это.

— Эрик, Берни прав. — Энгельбертина поправила плед у него на ногах. — Что может быть проще?

Груэн взглянул на Хенкеля и протянул паспорт ему. Хенкель по поводу моего плана еще не высказался.

— Генрих, а ты как думаешь?

Хенкель долго вглядывался в фотографию.

— Сомнений, что Берни легко сможет сойти за тебя, постаревшего, по-моему, никаких, — заключил он. — И нет также сомнений, что для наших исследований деньги весьма пригодятся. Майор Джейкобс все тянет и тянет с покупкой электронного микроскопа. Говорит, нам придется подождать до весны будущего года, когда утвердят новый бюджет.

— Про это я и забыл, — протянул Груэн. — Ты прав. Деньги нам очень пригодятся. Деньги моей матери поддержат нашу работу. — Он горько рассмеялся. — Господи, вот бы она разозлилась!