Мне пора домой к Симону. Мы собираемся позвонить тому, от кого Тильда получала наркотики. Ее дилеру, который может оказаться и ее влюбленным в космос другом. Мы отправим ему анонимное сообщение. Симон специально для этого раздобыл телефон.

СИМОН

Я смотрю на кухонные часы. Скоро четверть первого, Люсинда может прийти в любой момент.

– Подумать только, она когда-то была тебе впору, – говорит Джудетт и показывает мне крошечную кожаную куртку.

– Боже, я про нее совсем забыла, – встревает Эмма и тянет куртку к себе.

Когда я проснулся, мне дали задание принести с чердака коробку с детской одеждой. Естественно, она стояла в самом дальнем углу. На то, чтобы отодвинуть весь валяющийся на дороге хлам, ушел почти час. Сейчас на кухонном столе горы маленьких свитерков, шапочек и ползунков.

Эмма поворачивает кожаную куртку из стороны в сторону, и та скрипит у нее в руках. Крошечные металлические кнопки блестят в падающем от окна свете.

– Сколько Симону было, когда он ее носил?

– Он тогда только научился ходить. Где-то год, наверно? – Джудетт улыбается мне. – Он был тогда невероятно забавный. И ужасно кривоногий.

Эмма смеется, проверяя молнию.

– Правда был! – говорит Эмма и сворачивает куртку. – Год – это же идеально, тогда малыш сможет носить ее следующей осенью.

Почему мы подыгрываем? Неужели тем самым помогаем Эмме? Я кошусь на Джудетт. Она, похоже, догадывается, о чем я думаю, поскольку почти незаметно качает головой.

– Как я рада, что вы так много сохранили, – говорит Эмма.

– Большинство вещей отдали на благотворительность. Но с некоторыми просто невозможно было расстаться.

Джудетт смеется и вынимает из коробки крошечную гавайскую рубашку. И я начинаю понимать, что происходящее нравится ей так же, как и Эмме. Ночью я проснулся от плача в спальне, но сейчас на лице Джудетт не видно и намека на грусть.

Наконец звонят в дверь. И Бомбом с лаем бежит в прихожую.

Я встаю у него на пути, прежде чем открыть дверь. На Люсинде сегодня тоже парик. Она смотрит на Бомбома, который головой толкает меня под коленку, пытаясь протиснуться наружу.

– Успокойся, – ворчу я и оттаскиваю его в сторону, чтобы Люсинда могла войти. – Извини, он порой дьявольски настырный.

– Ничего страшного, – отвечает Люсинда и разувается. – Но дома он выглядит еще больше.

Она проходит на кухню, прежде чем я успеваю ее остановить, и я замечаю, как ее взгляд останавливается на детской одежде. Перемещается на живот Эммы.

– Это Люсинда, – говорю я.

– Я пойму, если ты меня не помнишь, – говорит она Джудетт и протягивает руку. – Я приходила сюда однажды с классом, когда мы с Симоном были маленькими.

Но Джудетт игнорирует протянутую ей руку и заключает Люсинду в объятия:

– Люсинда! Как я рада с тобой познакомиться!

Люсинда не обнимает ее в ответ, но и освободиться не пытается.

– Спасибо, что ты поговорила с полицией о сообщении, – говорит Джудетт.

– Не знаю только, насколько это помогло.

– В любом случае, ты попыталась. Если бы ты только знала, как много это значит для нас и для Симона.

– Хватит, мам, – говорю я.

Когда Джудетт в конце концов отпускает Люсинду, та направляет руку ко лбу. Проверяет, не сбился ли парик.

Она выглядит смущенной и поворачивается к Эмме, которая пожимает ее руку и представляется. Потом Эмма машет ползунками с радостными ягнятами:

– Как тебе?

Люсинда выглядит так, словно не знает, куда ей деваться.

– Красиво, – говорит она, и я проклинаю себя за то, что не предупредил ее.

– Чем вы собираетесь заниматься сегодня? – спрашивает Эмма и улыбается.

– Ничем, – отвечаю я.

Улыбка Эммы становится еще шире.

Я прошу Люсинду пойти ко мне в комнату, и она с явной радостью принимает мое предложение. Бомбом, тяжело дыша, следует за нами. Он смотрит на меня с обидой, когда я закрываю дверь перед его носом.

Люсинда опускается на мою кровать. А я внезапно понимаю, что от меня немного пахнет потом, а моя футболка грязная от чердачной пыли. Я сажусь на письменный стол и кладу ноги на стул. Надо ли мне сказать что-то об Эмме? Но что именно?

– По-моему, я узнаю эту комнату, – говорит Люсинда. – У тебя же была масса игрушек лего из серии «Звездные войны»?

– Да.

Я не хочу больше разговаривать о том дне. Сразу же чувствую себя неуклюжим семилетним мальчуганом. Словно он прятался здесь все время, поджидая удобного случая.

– Стина передает тебе привет, – говорю я, пытаясь сменить тему. – Она тоже хотела встретиться с тобой, но сейчас на работе.

Люсинда кивает.

– Вы пойдете в церковь все вместе? В последнюю ночь?

– Да. А что вы будете делать?

– Я не знаю. Наверно, останемся дома.

Она внезапно улыбается и, по-моему, думает о том же самом, о чем и я. Что мы разговариваем так, словно речь идет о планах на выходные, а не о последней ночи в истории планеты, существования человечества, наших жизней.

– То есть вы не пойдете в церковь?

– Вряд ли. Мой папа – убежденный атеист. Врач, ты понимаешь.

– А ты?

Люсинда подтягивает под себя ноги. Похоже, размышляет.

– Мне не нравится, когда люди утверждают, что у них есть ответы на все вопросы, – говорит она.

– Мне тоже. Но Стина не из таких.

– В отличие от папы. По его мнению, наука может объяснить все. По-моему, излишняя уверенность вредна, о чем бы ни шла речь. – Она проводит пальцами по волосам парика. – Я не склоняюсь ни к какой из альтернатив. Но мне трудновато хорошо относиться к богу, который направляет на нас комету, потому что мы его утомили.

Я смеюсь:

– Ты слышала о теодицее? Проблеме зла?

Люсинда качает головой. Выглядит заинтересованной.

– Посмотрим, удастся ли мне вспомнить, – говорю я. – Если бог добр и всемогущ, как он может допускать существование зла? Означает ли это, что он не добр и не всемогущ?

Люсинда сидит молча. Насколько я понимаю, ждет продолжения от меня.

– На эти вопросы нет готового ответа, – говорю я. – Люди размышляют над ними тысячи лет.

– Отлично.

Мы улыбаемся друг другу, как будто хорошо знакомы, хотя это не так. Наверно, Тильда просто слишком много рассказывала о ней.

Если бы Люсинда не заболела, мы, наверное, общались бы втроем? И чем занимались бы? Я слишком мало знаю о Люсинде. Какую музыку она слушает? Есть ли места, куда ей всегда хотелось бы съездить? Что ей нравится, помимо плавания? Хочет ли она по-прежнему стать писателем? Может, поэтому пишет в TellUs?