Из громкоговорителя ресторана на Райском острове уже третий раз звучала мелодия «Острова под солнцем». Стояла такая душная жара, словно администрация гостиницы твердо вознамерилась не упустить ни единой детали для создания у своих гостей иллюзии пребывания в тропиках, разместившихся прямо здесь, в сельской местности, на сырой полоске зелени, зажатой между автострадами.

С шероховатых, выкрашенных в белый цвет стен свешивались клочки рыбацких сетей. На высоком выступе стояла модель деревянной шхуны. Во рту у Сэм пылало от острой креольской приправы к рыбе, она выпила немного минеральной воды. Кен закурил сигарету. На его груди, сквозь рубашку из грубого хлопка, проступили мокрые пятна, на бровях тоже повисли мельчайшие капельки пота.

– Ты выглядишь чуточку повеселее, – отметил он, поднимая свой бокал. – Твое здоровье.

– Твое, – сказала она. – Я должна помнить, что надо все время улыбаться, но постоянно забываю.

– Да, что ж… это вещь неплохая. Но очень опасно быть слишком веселой.

– Вот как?

– Думаю, что порой мы просто обязаны слишком веселых людей помещать в больницу. Нам жилось бы куда спокойнее, если бы все были несчастными и угнетенными. Веселые люди опасны: оптимисты в розовых очках то и дело в кровь расшибают свои лбы, когда сталкиваются с тем, на что они не обращали внимания. Не беспокойся, старушка, все будет отлично, согласна?

Она улыбнулась:

– Ты, наверное, прав.

– Не хочешь ли пудинга? – спросил он, высматривая официанта.

– Нет, спасибо.

– Через годик-другой в ресторанах перестанут изощряться с меню – просто каждому будут подавать плитки «Отверженного». Как вам подать его, мадам? В обертке? На тарелочке? Не надо ли порезать? А может, съесть его за вас? – Он слегка промокнул лоб своей салфеткой. – Умираю от духоты. Они обязаны предупреждать гостей, что, когда приезжаешь сюда, надо брать с собой тропические одеяния. Как насчет того, чтобы немного прогуляться? Подышать воздухом, а?

Они вышли через боковой вход. Молнии перестали полосовать небо, дождь прекратился, дул мягкий, приятный ветерок. Они пошли по тропке в сторону поля для гольфа; между тем по мере того, как огни из гостиничных окон гасли за их спиной, становилось все темнее. Неожиданно тропка оборвалась, и они двинулись по мягкой мокрой траве поля для гольфа, ступая очень осторожно, потому что теперь оказались почти в кромешной тьме.

Кен взял под руку Сэм и поддерживал ее твердо, удобно, покровительственно. Надежно. Она чувствовала себя с Кеном надежно. Он сжал ее руку, и ей стало хорошо и тепло рядом с ним.

Вдруг из темноты возникли два силуэта, двигаясь в их направлении. Сэм увидела огонек сигареты, услышала шепот и хихиканье, парочка прошла мимо.

– А ты веришь в сверхъестественное, Кен?

Он молчал довольно продолжительное время.

– Я бы никогда не стал безоговорочно отрицать что-либо, Сэм, – заговорил он наконец. – Половина когда-либо живших на свете ученых в конечном счете оказывалась неправой. Ученые и врачи, они ведь тоже могут быть самонадеянными болванами. Кто знает? Кто вообще что-нибудь знает? Когда изобрели электричество, то многие ученые мужи бегали и вопили, что это, мол, невозможно, такого не существует, все это просто иллюзия, рука дьявола… пока не появились бизнесмены и не изобрели электрические лампочки.

Она улыбнулась.

– Я ничего не знаю о том, как люди могут видеть будущее. То, как видишь ты… это загадочно. Я не знаю, сверхъестественно ли это, или же ты видишь сквозь какое-то искривление времени. А может, это просто случайные совпадения? Ты знаешь, что делали индонезийцы?

– Нет.

– Они читали будущее по внутренностям цыплят. Я видел по телевизору. Выглядело отвратительно.

Она засмеялась, неожиданно почувствовав облегчение.

– И у них получалось?

– Ну, им-то казалось, что да. А что бы сказал Ричард, если бы ты начала заниматься предсказаниями?

– Он бы… – Сэм ощутила озноб, внезапно продрогнув. – Давай-ка вернемся.

– Вообще-то мой отец… ну, у него были не то чтобы предвидения, но у него обычно возникали… ощущения по поводу всяких событий. Чернушки – так он называл их. Ко мне, говорит, чернушка приходила, малыш. Большая такая чернушка.

– И что же он делал, когда они к нему приходили?

– Он становился совсем нервным. Он был очень суеверен и привык быть вдвойне осторожным. Иногда случалось что-то плохое, а иногда и нет.

Они брели мимо наружной стены плавательного бассейна, ко входу в гостиницу; Сэм бросила взгляд вверх, на возвышающуюся громадину здания, в направлении своей комнаты, а потом принялась всматриваться в темноту. Ей казалось, будто кто-то еще был с ними рядом, в этой темноте, кто-то, кого они не могли видеть, но он прислушивался, наблюдал за ними.

– А чем твой отец зарабатывал на жизнь?

– Да главным образом проводил все свое время в забастовках. Глупый болван. Он работал печатником в одной газете в Ноттингеме. Его называли Красный Гарри. Все собирался возглавить революцию. Хотел стать передовым бойцом русских в Англии. «Теперь-то уж недолго осталось, малыш! – бывало, орал он мне через стол за завтраком. – Они будут здесь со дня на день, парень!»

– И что же с ним стало? – спросила Сэм.

– В конце концов его вышвырнули из газеты. Товарищи побастовали несколько недель из-за его увольнения, а потом вернулись к работе. Отец стал еще более раздражительным. К тому же русские, как видишь, так и не пришли. И умер он злой как черт. Помню, моя тетя подошла ко мне на похоронах. «Он был хороший человек, твой папа. Хороший человек. Он никогда не причинил никакого вреда никому». – Кен снова сжал ее руку. – Что за дурацкая эпитафия, а? У нее не хватило духу сказать, что он был старым глупым пердуном, который просрал свою жизнь.

– Таким вот ты и запомнил его?

– Нет. Я ушел из дома прежде, чем его выгнали с работы. Когда я жил дома, он все еще пылал энтузиазмом. Обычно он читал мне на ночь рассказы о русской революции. Он не мог понять, как я занялся рекламным делом. Не разговаривал со мной долгие годы.

– Печально.

– И все же я и не рассчитываю, что моя эпитафия будет многим лучше.

– Почему?

– Да я немного пошел в своего отца. Думал, что смогу изменить мир. Нет, я не был агитатором, но считал, что смогу изменить его, занимаясь творческой деятельностью, с помощью кино. А вместо этого все, что я делаю, служит укреплению существующей системы. Я поддерживаю ее рекламой шоколадных плиток и японских автомобилей и хлеба из муки грубого помола и… Эпитафия у меня, видно, будет такая: «Здесь покоится Кен Шепперд. Он сделал больше для коммерческой рекламы хлеба из муки грубого помола, чем кто-либо другой. Упругий и устойчивый, никаких потерь в качестве. Человек, который принес миру МЕЧТУ ИЗ МУКИ ГРУБОГО ПОМОЛА».