А ведь его спутникам, пожалуй, ещё труднее, чем ему, думал Мустафа. Они верят, что он знает, что нужно делать. Он руководитель всей миссии, командир отряда воинов, который должен разделиться на четыре группы, чтобы никогда больше не встретиться. Миссия очень тщательно подготовлена. В будущем они станут связываться друг с другом крайне редко и только при помощи компьютеров. Им предстояло действовать независимо, руководствуясь несложным расписанием, но у них была одна стратегическая цель. «Их подвиг встряхнёт Америку, как никто и никогда не делал», – сказал себе Мустафа, рассматривая обгонявший их автомобиль-универсал. Двое родителей и их щенки – мальчик лет четырех и ещё один ребёнок, совсем маленький, лет полутора. Все они – неверные. Мишени.

План операции был, естественно, записан. Четырнадцать пунктов. На простой белой бумаге. Четыре копии. По одной для руководителя каждой группы. Прочие данные сохранялись в файлах персональных компьютеров, которые имелись у каждого и лежали в небольших дорожных сумках вместе с чистыми рубашками, нижним бельём и ещё кое-какими дорожными мелочами. Им требовалось очень немного, да и план предусматривал, чтобы они не оставили почти ничего и тем самым ещё больше заморочили головы американцам.

От этой мысли его глаза, безучастно смотревшие на тянувшиеся за окнами пейзажи, насмешливо прищурились. Мустафа закурил – у него осталось только три сигареты, – и поток холодного воздуха, лившийся из кондиционера, сразу же усилился. Позади солнце спускалось к горизонту. Следующая и последняя их остановка должна произойти уже в темноте; он считал это отличным тактическим ходом. Естественно, он понимал, что это всего лишь совпадение, но если и так, было ясно, что сам Аллах с одобрительной улыбкой взирает на их план. А ничего другого и нельзя ожидать. Ведь все они занимались Его делом.

* * *

«Ну вот, закончился ещё один тоскливый день», – сказал себе Джек, направляясь к автомобилю. Едва ли не самым серьёзным недостатком Кампуса было то, что он не мог обсуждать все, что в нём происходило, и даже само его существование ни с кем. К этим сведениям никто не имел допуска, и Джек до сих пор не мог понять причину подобного. Он мог, конечно, поговорить с папой – президент, по определению, имел доступ ко всем секретам своей страны, и бывшие президенты сохраняли за собой ту же привилегию – если не по закону, то по самой обыденной практичности. Но, увы, этого он сделать не мог. Папа не порадовался бы его выбору работы. Больше того, папа даже мог бы снять трубку телефона, набрать номер, и все прекратилось бы в ту же минуту, а Джек был настолько сыт родительской заботой, что охотно обошёлся бы без неё хотя бы несколько месяцев. Но даже в таком положении возможность переброситься несколькими словами с кем-то, знающим положение дел, стала бы настоящим божьим благословением. Было бы достаточно, если бы кто-нибудь сказал: да, это по-настоящему важно, да, ты действительно вносишь свой вклад в дело борьбы за Правду, Правосудие и движение по Американскому пути.

Но мог ли он внести сюда сколько-нибудь весомый вклад? Мир жил по своим законам, и он не мог сколько-нибудь заметно изменить такое положение. Даже его отец, обладавший всем могуществом, доставшимся ему вместе с должностью, оказался не в состоянии это сделать. Насколько же меньше мог сделать он, являвший собой всего лишь нечто вроде принца? Но если имелся хоть мельчайший шанс на то, чтобы собрать воедино рассыпавшиеся части мира, все же возможно, этой работой должен был заняться человек, мало тревожившийся по поводу того, реально это или нет. Может быть, даже кто-то слишком молодой и глупый для того, чтобы отдавать себе отчёт в невозможности невозможного. Но ни его мать, ни его отец не признавали этого слова и так же воспитали и его. Салли должна была вскоре закончить медицинский факультет, она собиралась заниматься онкологией – их мать всю жизнь сожалела, что сама не выбрала эту специальность, – и говорила всем и каждому, кто спрашивал её, что намерена быть среди тех, кто раз и навсегда прикончит этого дракона, эту ужасную болезнь. Так что смирение перед невозможностью не являлось частью кредо Райанов. Джек был уверен, что мир состоит из множества вещей, которые необходимо узнать. Что, разве не так? А он умён, хорошо образован и к тому же имеет в своём распоряжении солидный доверительный фонд; это означало, что, если он в своей работе наступит на ногу кому-нибудь влиятельному, голод ему все равно не грозит. Эта свобода была самой важной, учил отец, ну, а Джон Патрик Райан-младший был достаточно умён для того, чтобы не только понимать её важность, но и ту ответственность, которую такая свобода несёт с собой.

* * *

Этим вечером Доминик и Брайан решили не готовить обед, а пойти в местный стейк-хаус. Там оказалось полно молодёжи из колледжей Университета Виргинии. Можно было сказать: блестящие ребята, но они вели себя излишне шумно и производили впечатление чересчур самоуверенных. Это одно из преимуществ детства, хотя все эти парни смертельно оскорбились бы, если бы их назвали детьми. Но они действительно были детьми, о которых все ещё заботились любящие родители, находившиеся при этом на расстоянии, вполне удовлетворявшем чад. Для двух мальчиков по фамилии Карузо это было чем-то наподобие юмористической иллюстрации того, что они сами представляли собой всего лишь несколько коротких лет тому назад, перед тем как суровые тренировки и опыт жизни в реальном мире превратили их в нечто другое.

Точно: что виделось со школьной скамьи очень простым, оказалось, когда они покинули уютную университетскую утробу, бесконечно сложным. Как-никак мир был не цифровым – действительность являла собой аналоговую картинку, всегда неаккуратную, всегда с болтающимися лохмотьями, которые невозможно завязать красивыми бантиками, как шнурки на ботинках, и поэтому каждый неосторожный шаг грозил падением. А осторожность появлялась только с опытом – после того, как несколько раз споткнёшься и упадёшь, набьёшь много синяков и шишек, лишь самые болезненные из которых запомнятся, как урок. Братья усвоили свои уроки достаточно рано. Не настолько рано, насколько это приходилось делать предыдущим поколениям, но всё же достаточно, чтобы понять, каковы последствия ошибок в этом мире, который совершенно не умел их прощать.

– Неплохая забегаловка, – заметил Брайан, наполовину расправившись со своим бифштексом из вырезки.

– Хорошую говядину трудно испортить даже самому плохому повару. – «В ресторанчике, – подумал Доминик, – очевидно, имелся как раз повар, а не шеф-повар: жаркое было прожарено как раз в меру, брокколи свежеразмороженная, но гарнир оказался полусырым».

– Вообще-то, мне хотелось бы поесть получше, – отозвался майор морской пехоты.

– Радуйся этому, пока можно. Нам ведь ещё не тридцать, верно?

Эта фраза ужасно рассмешила их обоих.

– Послушай, ведь это чертовски много!

– Интересно, с какого возраста начинается старость? О, да! Ведь ты же очень молод для майора, точно?

Альдо пожал плечами:

– Пожалуй, что так. Мой босс хорошо ко мне относился, и у меня в подчинении были отличные люди. И всё-таки я никогда не любил сухой паёк. Он позволяет сохранить силы, но больше ничего хорошего о нём сказать нельзя. А моему ганни СП очень даже нравился; по его словам, сейчас паек гораздо вкуснее, чем в то время, когда он пришёл в Корпус.