Все так же сплетаясь в объятьях, мы смотрели на это в долгом, насыщенном молчании. Происшедшее все меняло. Я знала это и все же хотела насколько можно продлить мгновенье, когда моя голова лежит на животе у Флинна, а рука словно сама обнимает его за плечи. У меня была к нему тысяча вопросов, но задать их означало признать, что все переменилось, оказаться лицом к лицу с фактом, что мы с ним больше не друзья, но что-то бесконечно более опасное. Я чувствовала: он ждет, чтобы я разрушила напряженную тишину, и тогда, может быть, заговорит и сам; над нами крутился и протестующе кричал вихрь чаек.

Мы оба молчали.

Приливы середины месяца принесли несколько жарких грозовых дней, но гроза проявилась только стеной молний и несколькими ночными ливнями, так что на наш туристический бизнес это не повлияло. Мы отпраздновали свой успех фейерверками, которые устроил Флинн, а заплатил за них Аристид с помощью Пино, мэра. Это, конечно, было не экстравагантное зрелище, какие можно увидеть на материке, но это был первый фейерверк в истории Ле Салана, так что все вышли полюбоваться. Над Бушу крутились три огромных огненных колеса — туда можно было добраться лишь на лодке, и это было задумано ради отражений в воде. На дюнах горели бенгальские огни. Ракеты расцветили небо гирляндами огромных, жирных огненных цветов. Все действо продолжалось лишь несколько минут, но дети были в восторге. Лоло никогда в жизни не видел фейерверков, и, хоть Летиция и прочие дети отдыхающих не так впечатлялись, все сошлись на том, что это был самый лучший фейерверк за всю историю острова. Капуцина и Шарлотта напекли снеди для бесплатной раздачи на празднике — маленькие колдунки, плетенки, сладости, жаренные в масле и залитые медом, блинчики, истекающие соленым маслом.

Отец не пошел на праздник. Адриенна пришла, и мальчики с ней, хотя развлечения, которые других детей приводили в восторг, на них, кажется, лишь тоску наводили. Позже я видела их у одного из костров. С ними был Дамьен — недовольный и злой; я знала от Лоло, что они поссорились.

— Это из-за Мерседес, — мрачно признался Лоло. — Он на все готов, чтоб только произвести на нее впечатление. Больше его ничего не волнует.

Дамьен несомненно изменился. Его природная угрюмость, кажется, взяла верх, и он теперь избегал старых друзей. Алену с ним тоже было нелегко. Ален признавался в этом с беспокойством и в то же время с невольной гордостью.

— Ты знаешь, мы все такие, — сказал он мне. — Геноле. Каменные лбы.

Но я видела, что он все-таки беспокоится.

— Я ничего не могу поделать с этим мальчишкой, — сказал он. — Он со мной не разговаривает. Они с братом раньше были дружны, как два краба, но теперь даже Гилен не может из него выжать ни слова, ни улыбки. Правда, я в его годы тоже был такой. Он это перерастет.

Ален думал, что, может, новый мопед отвлечет Дамьена от мрачных мыслей.

— Может, он и с уссинцами перестанет таскаться, — добавил он. — Это вернет его в деревню. У него появится новое занятие.

Я тоже надеялась на это. Дамьен мне всегда нравился, несмотря на свою замкнутость. Отчасти он напоминал мне меня саму в таком возрасте — подозрительный, злопамятный, скрытный. А первая любовь в пятнадцать лет — как летняя молния: добела раскаленная, яростная, и так же быстро гаснет.

Мерседес тоже подавала повод к беспокойству. С тех пор как объявили о ее помолвке, она стала еще вспыльчивей; часами сидела в своей комнате; отказывалась от еды; то ублажала, то изводила своего несчастного суженого, так что Ксавье уж и не знал, как к ней подъехать.

Аристид говорил, что это от нервов. Но тут крылось нечто большее; мне казалось, что у девочки вид не просто беспокойный, а больной, она слишком много курила и могла вспыхнуть или расплакаться из-за любой мелочи. Туанетта рассказала, что Мерседес и Шарлотта поссорились из-за свадебного платья и теперь друг с другом не разговаривали.

— Платье Дезире Бастонне, — объяснила Туанетта. — Старинное кружево, с вытачками в талии, очень красивое. Ксавье хотел, чтобы Мерседес в нем венчалась.

Дезире любовно хранила платье, пересыпав его лавандой, со дня собственной свадьбы. Мать Ксавье тоже надевала его на свою свадьбу с Оливье. Но Мерседес наотрез отказалась от платья, а когда Шарлотта продолжала робко настаивать, Мерседес закатила впечатляющий скандал.

Пошли злобные слухи: Мерседес отказывается от платья только потому, что слишком толстая; понятно, эти слухи отнюдь не способствовали воцарению мира в семье Просажей.

У нас с Флинном за это время выработалось что-то вроде распорядка. Мы не говорили о перемене в наших отношениях, словно признать ее означало бы запутать нас сильнее, чем хотелось бы нам обоим. В результате наша близость выглядела обманчиво небрежной, словно курортный роман. Мы существовали в паутине невидимых линий, которые ни один из нас не осмеливался пересечь. Мы беседовали, занимались любовью, плавали вместе на Ла Гулю, ходили рыбачить, жарили улов на маленькой жаровне, которую Флинн построил в ложбинке за дюной. Мы не нарушали границ, которые сами же и установили. Иногда я задумывалась — чья трусость установила эти границы, моя или его. Но Флинн больше не заговаривал об отъезде.

Слухи про Бримана прекратились. Его несколько раз видели с мэром Пино и Жожо Чайкой — один раз на Ла Гулю и другой раз в деревне. Капуцина сказала, что они околачивались возле ее вагончика, а Ален видел их у блокгауза. Но, насколько было известно, Бримана сейчас больше всего занимала защита «Иммортелей» от сырости, и ему было не до новых начинаний. Про новый паром было совершенно ничего не слышно, и люди были в большинстве своем уверены, что «Бриман-2» — чья-то неудачная шутка (возможно, Гилена).

— Бриман знает, что проиграл, — радостно говорил Аристид. — Пора уже уссинцам для разнообразия и проиграть. Их удача переменилась, и они это прекрасно знают.

Туанетта кивнула.

— Святая на нашей стороне.

Ее оптимизм был преждевременным. Всего несколько дней спустя я вернулась из деревни с несколькими макрелями, Жану Большому на обед, и обнаружила Бримана — он сидел под солнечным зонтиком во дворе и ждал меня. Он по-прежнему был в рыбацкой кепке, но для торжественности решил приодеться в полотняный пиджак с галстуком. Обут он был, как обычно, в эспадрильи на босу ногу. Меж пальцев он держал «житан».

Напротив него сидел отец с бутылкой мюскаде под рукой. Три стакана стояли наготове.

— О, Мадо. — Бриман с трудом приподнялся с кресла. — Я надеялся, что ты скоро придешь.

— Что вы здесь делаете? — От удивления вопрос прозвучал резко, и Бримана явно обидел.

— Пришел тебя повидать, конечно. — За горестным выражением лица пряталось что-то похожее на веселье. — Я люблю быть в курсе дел.

— Я знаю.

Он налил себе еще вина, и мне тоже.

— У Ле Салана, кажется, началась полоса удач? Вы, наверно, собой очень довольны.