– У меня тут открытка от Адамсона. Он не удовлетворен вашей работой. Поедем сейчас туда вместе и выясним, что не так. Мне такие жалобы не нравятся.

Его обычное выражение обиженности на всех и вся стало еще заметнее, на белесые глазки навернулись слезы, и мне почудилось, что вот сейчас эти слезы подсолят овсянку.

На ферме мистер Адамсон сразу повел нас в коровник.

– Ну, что вы об этом скажете, молодой человек?

Я посмотрел, и у меня екнуло сердце. Розовая выпуклость теперь превратилась во вздувшуюся лиловатую массу. Она была облеплена грязью, и сбоку змеилась воспаленная рана.

– Недолго она там оставалась, а? – негромко сказал фермер.

От стыда у меня перехватило горло. Так безобразно обойтись с отличной коровой! Я чувствовал, как краска заливает мне лицо, но, к счастью, рядом стоял мой патрон – сейчас он все объяснит. Я обернулся к Грайеру, который сопел, что-то мямлил, моргал глазами, но так ничего и не сказал. А фермер продолжал:

– Сами видите, она ее поранила. Верно, зацепила за что-то. И вот что: не нравится мне ее вид.

Не в характере этого доброго человека было предъявлять претензии, но он был очень расстроен.

– Может, вы бы сами, мистер Грайер? – сказал он.

Грайер, который так и не сказал ни единого внятного слова, теперь мгновенно приступил к делу. Выстриг шерсть у основания позвоночника, сделал эпидуральную анестезию, вымыл и дезинфицировал матку и с усилием водворил ее на место. Затем наложил несколько крепких швов, использовав дюймовые резиновые трубочки, чтобы швы не впивались в вагину. Законченная работа выглядела аккуратной и профессиональной.

Фермер мягко положил руку мне на плечо:

– Вот это больше похоже на дело. Теперь видно, что снова она не вывалится, верно? Так почему вы-то так не сделали, когда приезжали в прошлый раз?

Я опять повернулся к Грайеру, но на него вдруг напал страшный кашель. Я продолжал смотреть на него, но он молчал, и, повернувшись на каблуках, я вышел из коровника.

– Да вы не расстраивайтесь, молодой человек! – крикнул мне вслед мистер Адамсон. – Всем нам учиться приходилось, а опыт ведь ничем не заменишь, верно, мистер Грайер?

– Верно, верно. Справедливо, да, справедливо, – промямлил Грайер.

Мы сели в машину, и я ждал каких-то его объяснений. Мне было интересно, что он все-таки скажет. Но нос в лиловых прожилках был устремлен прямо вперед, выпученные глазки смотрели на дорогу перед нами ничего не выражающим взглядом.

В приемную мы вернулись в нерушимом молчании.

Вскоре Грайер снова слег. Он то и дело стонал, прижимал ладонь к поврежденным ребрам и вновь водворился в спальню с подушками за спиной и в розовой пижаме, застегнутой до самого верха. Единственным, что успокаивало боль, было виски, и уровень этого лекарства в бутылке на тумбочке у кровати понижался с необыкновенной быстротой.

Жизнь вернулась в тоскливую колею. Миссис Грайер обычно оказывалась рядом, когда я приходил к ее мужу с отчетом. Поднимаясь по лестнице, я слышал за дверями спальни непрерывный шепот, который обрывался, едва я открывал дверь. Я выслушивал инструкции, а миссис Грайер хлопотала у кровати: подтыкала одеяла, проводила по лбу мужа сложенным носовым платком и все время бросала на меня искоса взгляды, полные неприязни. Едва я притворял за собой дверь, как шепот возобновлялся.

Было уже довольно поздно – около десяти вечера, – когда позвонила миссис Маллард. У ее собачки в горле застряла косточка, так не приедет ли мистер Грайер, и немедленно. Я начал говорить, что он болен и я его замещаю, но опоздал: в трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

Грайер, услышав, в чем дело, впал в странный транс. Его подбородок опустился на грудь, и он почти минуту сидел неподвижно, тщательно обдумывая положение. Затем он выпрямился и ткнул в меня пальцем:

– Это не косточка, а легкий фарингит, вот он и кашляет.

Меня удивила такая уверенность.

– Может быть, мне все-таки захватить длинные щипцы?

– Да нет, говорят же вам. Никакой косточки, так что идите в аптеку, смешайте ипекакуановую микстуру с умягчительным сиропом. Больше ничего не потребуется. И еще одно: если вообще ничего не найдете, так промолчите. Скажете даме, что это фарингит и как его лечить. Вы же должны оправдать свой визит.

Я наполнил пузырек в аптеке с некоторым недоумением и на всякий случай все-таки захватил с собой несколько щипцов. Я заметно поутратил доверие к заочным диагнозам Грайера.

Я был изумлен, когда миссис Маллард открыла дверь элегантного полуособняка. Почему-то я ожидал увидеть старушку, а передо мной была сногсшибательная блондинка лет сорока, с высоко уложенными волосами по моде того времени. И я уж никак не ожидал длинного бального платья из мерцающей зеленой ткани, огромных качающихся серег, сильно накрашенного лица.

Миссис Маллард словно бы тоже удивилась. Она растерянно смотрела на меня, пока я не объяснил положения вещей.

– Я приехал посмотреть вашу собачку, я замещаю мистера Грайера. Боюсь, он болен.

Видимо, сведения эти доходили до нее довольно долго, поскольку она стояла на пороге, как будто понятия не имея, о чем я говорю. Затем она очнулась и широко раскрыла дверь.

– Ах да, конечно! Извините. Войдите, пожалуйста.

Я прошел мимо нее сквозь почти физически ощутимую стену духов и повернул в комнату слева от прихожей. Там благоухание духов было еще крепче, но вполне гармонировало с обстановкой: единственной лампой под розовым абажуром, которая отбрасывала смутный розовый свет на широкий диван, придвинутый к камину, где мерцало пламя. И среди теней из радиолы лилась мелодия «Тела и души».

Моего пациента не было видно. Миссис Маллард нерешительно смотрела на меня, теребя одну серьгу.

– Вы хотите, чтобы я осмотрел его здесь? – спросил я.

– О да, конечно! – Она ожила и открыла дверь в глубине комнаты.

Немедленно маленький уэст-хайленд-терьер пронесся вприпрыжку по ковру и с восторженным тявканьем бросился на меня. Взвиваясь вверх на порядочную высоту, он усердно пытался облизать мне лицо, и это могло бы продолжаться очень долго, если бы я не изловил его в воздухе.

Миссис Маллард нервно улыбнулась.

– Ему как будто много лучше, – сказала она.

Я плюхнулся на диван, продолжая держать песика, и разжал ему челюсти. Даже в этой розовой полутьме сразу стало ясно, что горло у него в полном порядке. Я осторожно провел указательным пальцем по корню его языка, и песик не запротестовал, когда я начал обследовать его глотку. Затем я поставил его на ковер и измерил ему температуру. Нормальная.

– Что же, миссис Маллард, – сказал я. – Косточки у него в горле, безусловно, нет, как и температуры.