«Скорая» уехала через несколько минут. Потом приехала оперативная машина с пьяными в хлам по случаю Дня милиции куражливыми операми. Вор еще немного послушал, кто что говорит, и ушел со двора.

Он пошел, не контролируя себя, в сторону Смоленского кладбища. Мыслей не было, потому что все случившееся напоминало бред, галлюцинацию, сонный морок… Варшава понимал, что анализировать ему пока нечего — слишком много непоняток и слишком мало реальной информации…

Добредя до телефонной будки, вор стал звонить за десять копеек (двушки не нашлось) Артуру домой, но, набирая шестую цифру, вспомнил про праздник, и перезвонил на работу. На том конце трубку сняли, но Варшава свою повесил, так как по голосам и реву магнитофона понял, что в кабинете Тульского все уже «никакие».

Решив отложить разговор с Артуром на утро, вор пошел к себе домой. Он знал, что не будет спать всю ночь. Он шел и думал: как же так, и при чем здесь некая гражданка Гороват? Несколько версий он сразу же отбросил, потому что мысль об изнасиловании вызвала у него тошноту, а вариант неудачного разбоя — дерганье левого века. Варшава слишком хорошо знал Проблему…

Придя домой и заварив себе чифиря, вор позвонил нескольким своим корешам и стал ждать их. Шоковое отсутствие мыслей сменилось вдруг лихорадочной работой мозга: «Может, женщина тоже узнала этого шахматиста? Такие случайности… А если?!» Наконец до Варшавы дошло, он вскочил и забегал по квартире: «Господи, как же я сразу-то не подумал… Я же теперь его в лицо знаю… Мне жить еще лет тридцать да осталось… неужели за тридцать лет ни разу не встречу?! А ежели не встречу — как помирать-то? Убил — он!!! И женщину — он!!! Ничего… Чуть добавить информации… Должен встретить. Мы тоже не последние люди… Наверняка — он обоих… да! А молодой ведь, как в кино — культурный… Я заставлю его шахматные фигуры глотать!!! Белую пешечку, черную… Не сдохнет — станет от доски откусывать… мы же не звери — я ее маслом намажу… Ну, сука, тварь перхотная!..»

Варшава сам себе не врал, он уважал себя и страшно жаждал встречи, понимая, что раньше времени он на нее не попадет, но и не опоздает. Вор это знал. Он боялся пока сказать себе только то, что враг — умный, ловкий и не из их мира. Он вообще… непонятно, из какого мира… Пока только тень от него изменяет жизнь всех вокруг…

…Варшава говорил долго — у Артура успело пройти все похмелье, и голова начала болеть теперь уже от другого, Вору Тульский поверил сразу же — по интонации, по дергавшемуся кадыку, по чувству. Да и вообще, Варшава ему никогда не врал — хитрить, не договаривать чего-то мог, а врать — не врал.

Когда вор замолчал и устало снова расплескал остатки водки по стаканам, Артур шумно выдохнул, будто вынырнул из проруби, и спросил:

— А ты думаешь, что это тот… как его… Никита, кажется?.. Я лица-то его не помню теперь… Только улыбочку странноватенькую и глаза… Такие — неприятные… Я тебе говорить тогда не стал…

— Ничего я не думаю, — зыркнул Варшава воспаленными глазами. — Все, что знал — тебе рассказал, в деталях… Однако же по возрасту мальчонка этот аккурат тянет на того пионэра, что велосипед хотел… Глаза, говоришь? Вот и Славка, покойник, разглядел, что глаза у Шахматиста, как у слепого…

Тульский, не чокаясь, выпил во помин Проблемы и даже занюхивать не стал — водка глоталась, как вода, алкоголь мгновенно пережигался адреналином. Вор молчал, словно ждал чего-то от Артура — тот напряженно думал о чем-то, наконец, прервал тягостное молчание:

— Честно говоря, не знаю, что и сказать… Боюсь, опыта у меня не хватит сработать такое… Ужас какой-то загадочный…

— И по мне — загадочный, — кивнул Варшава. — Хотя я, ты знаешь, много случайного и заиндевевшего видывал… Но чтоб такое?!! Сыскать его надо, сынок, этого Шахматиста-Невидимку… Из-за этой гниды нет Славы — в лагере бы за Славку жулики и невинную душу на небеса уговорили… Да к тому же… Хлопчик-то этот навряд ли остановится в делах своих пакостных, на комбайнера переучиваться не пойдет… Чую я — не простой это парнишка. Кто — понять не могу, но не простой…

Артур потер лоб, пытаясь конкретизировать мысль, внезапно пришедшую ему в голову, потом глянул на вора, начал было уже говорить, но сглотнул слова.

— Ну, не менжуйся, опер! — рыкнул на него Варшава. — Ежели натумкал чего — выкладывай, обсосем!

Тульский осторожно начал:

— Я не знаю, как ты к этому относишься…

— Ну, говори, говори!

— А если поговорить с начальником ОУРа?

Вор аж голову вскинул:

— С Токаревым? Кому поговорить?

— Тебе, не мне же… Я все равно убедительную легенду не слеплю — откуда весь расклад знаю…

Варшава досадливо скривился, как от зубной боли:

— Ты че, парниша, сдурел?!

— Да ты погоди, не спеши…

— Сдурел, говорю? Мы с ним друг про друга знаем столько всякого… однако ж не выпивали… Как ты себе это представляешь? Он удивится, мягко говоря, да и мои не поймут…

Поняв, что при всем внешнем возмущении вор начал-таки размышлять над предложенным вариантом, Артур насел на него:

— А зачем об этой встрече по радио объявлять?

Варшава попытался дать Тульскому, азартно перегнувшемуся через стол, щелбан в лоб, но опер ловко увернулся.

— Да ты знаешь, как подобные встречи тайные называются? Я — вор! У нас, если узнают…

— Погоди, погоди, — выставил вперед ладони Артур. — Я тебе что предлагаю?

— Что?

— Просто поговорить.

— О чем?!

— О том, что случилось… Как ты это видишь. Ты же не информацию сдавать пойдешь…

— А я это вообще никак не вижу, — ворчливо и, в общем, нелогично, огрызнулся Варшава. Тульский понял, что зерно сомнений упало на благодатную почву, и продолжил убеждать:

— Однако, ночью не спал?

— Не спал.

— Значит, надо всем переговорить… Потому что в этой истории если кто и сможет что-то реальное сделать, так это Токарев. Я — по-честному — не вытяну… И еще… я могу его попросить… подготовлю позиции… у меня есть с ним отношения… думаю, он мое мнение учтет.

Вор помолчал, поскреб затылок, спросил уже спокойнее:

— А ты не молод, чтобы сам Токарев твои мнения учитывал?

Артур уверенно покачал головой:

— Поверь, была небольшая история… В общем, я могу.

Варшава, подперев щеку рукой, закрыл глаза так надолго, что казалось, будто он заснул. Тульский терпеливо ждал. Наконец, вор, так и не открывая глаз, пробурчал:

— Ладно, иди служить Родине, лейтенант. Старайся сажать только злых и гнилых. Я тебе перезвоню… скоро. Надо пожить малеха с ентими мыслями.

Когда Артур ушел, Варшава тоже засобирался — ему надо было еще со многими переговорить…

За этот день он повстречался со многими блатными и наслушался много разных глупостей. Кое-кто, впрочем, говорил дело, но в основном — общими фразами. Донесли до Варшавы и мнение некоего Жоры-Туры — тот вечно находился во Всесоюзном розыске и, надо отдать ему должное, не залетал, хотя Питер посещал исправно. Жора давно шипел на Варшаву и показывал свое жало. И не то чтобы между ними какая ссора была — они просто были разными, разными по всему. Жора был по своей природе подл, но — далеко не дурак, и на кровь способный, особенно если кинут оскорбление в глаза и при всех. Так вот, Тура припомнил Варшаве все — не в глаза, но некоторые вещи крыть было нечем. Среди жулья он вел такие разговоры: