Стройный крепкий парень, можно сказать, изящный… Дайс, конечно. Глаза закрыты, изможденные щеки бледны. Голени и плечи торчат из такого же, как у Вауна, бесформенного халата; запястья и лодыжки обездвижены яркими лентами.

Верхнюю часть головы покрывает металлический резервуар, из которого растут пучками трубки и провода.

Пять лет назад — трое мальчиков на корабле лениво дрейфуют по залитой солнцем воде Дельты. Дайс. Счастливые дни…

Это, конечно, не Дайс. Дайс пока на свободе. Ваун всегда знал, что Приор очень похож на Дайса, но увидеть его оказалось достаточно, чтобы внутренности завязались в узлы, а руки затряслись. Он чувствует холодные струйки на ребрах.

«О, Дайс! О, Радж! О, я!»

Дайс, учившийся получать удовольствие от рыбных блюд.

Потом знакомые глаза медленно открываются.

— Привет, брат!

Та же улыбка. Голос не совсем тот и очень слаб.

Как он смеет пытаться быть дружелюбным?

— Ты изнасиловал мою мать! Улыбка исчезает.

— Не хотелось бы обсуждать это здесь, если ты не против, Ваун.

Это, конечно, подстроено. Здесь камеры и слушатели. Но Вауну по крайней мере нечего скрывать.

— Ты свел ее с ума!

Теперь на осунувшемся лице Приора отсутствует какое-либо выражение.

— Это был несчастный случай.

— Изнасилование — не несчастный случай. — В Вауне просыпается непонятная ярость; кровь бьет в ушах.

— Хочешь отомстить? — шепчет Приор. — Давай! Сними эту мерзость с моей головы и сунь туда пальцы.

— Куда?

— В розовый студень. — Похоже, его позабавило, что Ваун потрясен. — Они сняли верхушку. Потом дали мне зеркало. — Он попытался улыбнуться. — Не многим людям дается возможность разглядеть себя столь ясно.

Струйка слюны стекает из угла его рта.

— Тогда скажи нам пароль, и, может быть, мне разрешат это сделать. Это будет приятно.

Сможет ли он и в самом деле запустить палец в человеческий мозг?

— Пароль? Вот что они тебе велели узнать — пароль? Пароля нет, брат.

— Посмотрим, — Вауна раздражает, что его гнев начинает загрязняться чем-то вроде жалости. Он вспоминает: изнасилование, но это помогает не так хорошо, как хотелось бы.

— Пароля нет, — настаивает Приор. — Язык.

— О? — Ну, в этом есть смысл. Целый новый язык? Работы будет побольше, нежели ожидал Ваун, но сама мысль будоражит воображение.

Глаза Приора закрыты, но он продолжает шептать.

— Мир. Жизнь. Чтобы ты мог сойти за меня. Я знаю.

— Ты заслужил это и даже больше! — в конце концов Вауну удается заговорить более жестко.

— Я не против. Приятные воспоминания, добро пожаловать, брат. Наслаждайся.

Ваун в замешательстве. Он потерял свой гнев, остался лишь страх. И чертова жалость. Его брат, такой беспомощный. Гудят машины. Текут по трубочкам жидкости.

— Постараюсь, — говорит Ваун. — Конечно, постараюсь. И воспользуюсь всем интересным, что смогу найти. Твои всепрощающие настроения очень трогательны.

Жаль, что я не могу их с тобой разделить. Приор вновь открывает глаза и слабо улыбается. — Ты выращен, как рэндом; ты по-прежнему немного ошарашен. Но не волнуйся — в конце концов ты никогда не предашь Братство.

— Вот как, не предам? Я бы сказал: «Смотри, как я это делаю!», но не доставлю тебе такого удовольствия.

— Нет, брат Ваун. В решающий час ты встанешь за свой народ.

В последнем спокойном заявлении слышится жуткая уверенность лежащего на смертном одре. Ваун, помнящий о невидимых слушателях, близок к панике.

— Это война! — кричит он. — И начал ее ты. Веки Приора приподнимаются.

— Я? Да? Разве собаки и кошки воюют? Подожди, и ты все узнаешь, Ваун.

Ксанакорский улей… его сожгли. Сожгли наших братьев, как клопов. Малышей… И Монада. Полагаю, они показывали тебе тот отрывок? Я рыдал, когда его показывали мне. Я вырос на Монаде. Ты был изготовлен на Монаде.

— Мне плевать!

— Это пройдет. Когда ты вспомнишь. Лес…

— Ты первый начал.

— Нет. Кошки и собаки. Это эволюция. Ваун презрительно фыркает, не будучи уверенным, какие последуют слова, если он попытается заговорить.

Темные глаза широко раскрываются и пристально смотрят.

— Знаешь про эволюцию? Пойди почитай. Выживают наиболее приспособленные.

Мы — следующая стадия, брат. Лучшая часть человечества, целый новый вид. Homo factus. Что бы ни случилось со мной или с тобой, роли не играет. Конец неизбежен. Дни дикой расы сочтены.

— И вы нас уничтожите, да? Сожжете? Приор снова пробует улыбнуться.

— «Нас»? Их!

— Думаешь, что я один из вас? А я не просил…

— Да, ты не просил. Но тем не менее ты — наш брат.

Вауну хочется чувствовать себя настолько же убежденным и уверенным, каким кажется заключенный. Как он может оставаться бесстрастным, зная, что его ждет?

Приор вздыхает.

— Не переживай, Ваун. Просто мне жаль, что сейчас ты на проигрывающей стороне. Но я все понимаю.

— О, какая самоуверенность! Сидишь здесь со срезанной верхушкой черепа и заявляешь, что у тебя все прекрасно, что ты уже всех победил?

Приору удается издать бледное подобие смеха Раджа.

— Нет. Не я. Я всего лишь единица. Я имею для Братства такое же значение, какое имеет для тебя одна клетка твоего эпидермиса, а ты непрерывно теряешь их миллионами. Может быть, Братство и не победит на Ульте. Надеюсь, что победит.

Но победим мы или нет, дикая раса проиграет так и так.

— То есть все. мы в конце концов умрем.

— Не нужно уничтожать целый вид, Ваун. Было б время, объяснил бы. Может быть, ты получишь мои воспоминания об этом. Знаешь, какова численность населения рэндомов на Ульте?

— Около десяти миллиардов.

— А было более двадцати. Думаешь, численность была сокращена добровольно?

— Конечно.

— Нет. Дикие плодятся, как бактерии, беспрерывно. Существуют за счет соревнования, поэтому стоит какой-нибудь группе ограничить скорость размножения, другая начинает расти быстрее и занимает ее место. Дайс тебе ничего об этом не рассказывал? Если количество уменьшается, это значит, что начался мор. Ваун, если за планетой должным образом не ухаживать, она изнашивается. С этой дикая раса уже почти разделалась.

— Это не правда! Да, поначалу было много отходов, излишнее загрязнение среды, ошибки в развитии, но международные советы по ресурсам…