Ясным, свистящим сотнями птиц утром Пако разбудил мальчишек раньше обычного. Не толчками, как прежде, а громким криком снаружи, от ручья:

— Грегорьо! Паулито!

Они сунулись наружу, и… Между Пако и Роситой Линдой стоял доктор. Он был похож на путешественника — в твердой шляпе, с футляром подзорной трубы через плечо, в крагах и широком ремне поверх белой куртки. Пако и Росита Линда выглядели слегка виновато, а доктор сказал, блестя очками:

— Выходите, бездельники. Бриг «Артемида» ушел из Гаваны. Никто не станет вас разлучать.

Это была радость. Но смешанная с недоверием.

— А вы? — сказал Гриша издалека.

Доктор сказал в ответ:

— По-твоему, я окончательный злодей?

Нет, Гриша так не думал. И все же…

— А… что теперь будет? — спросил он, делая к доктору несколько шагов.

Тот, видимо, понимал, что важно сразу рассеять все тревоги. И отвечал кратко:

— Через десять дней в Европу пойдет испанский пакетбот. Отправимся на нем. В Германию. Оттуда сушей в Петербург. Но уже сегодня ты напишешь в Турень письмо, оно уйдет завтра с американским пароходом — для того, чтобы мы как можно скорее дождались в Петербурге ответа. Захотят Максаровы принять мальчика — слава Богу. Не захотят — я позабочусь о нем. По крайней мере, все равно будете в одной стране, сможете иногда видеться…

— Петр Афанасьевич!.. — Гриша чуть не крикнул «родненький мой», но сдержался. — Они захотят! Я знаю! Ну, не прогонят же!..

— Муй бьен, как говорят наши друзья… Однако поспешим, «Артемида» еще недалеко, и ты сможешь хотя бы издалека помахать ей рукой. Николай Константинович, кстати, просил передать, что не держит обиды…

Гора с плеч!

— Петр Афанасьич, а как он узнал, где мы? И вы… как узнали?

— Благодаря твоим друзьям. Они выложили секрет в первый же вечер… Не вздумай обвинять их в измене! Пако рассказал про ваши планы лишь тогда, когда я обещал, что не стану стараться разлучать вас, а наоборот… Я поклялся в этом перед испанской гравюрой, изображающей снятие Иисуса с креста…

Гриша и не думал обвинять. Он обнял Пако и, если был бы девчонкой, расцеловал бы! А Павлушка обнял Роситу Линду — конечно, он обо всем догадался! И Росита Линда чмокнула его в щеку…

Бриг уходил. Он был уже далеко за маяком крепости эль Морро, но еще не у горизонта. Дуло с берега, и стояли все паруса. Белый с косым синим крестом флаг был различим под гафелем. Не простым глазом, конечно, а в трубу.

Доктор и ребята стояли на каменной площадке набережной и передавали трубу друг другу. Гриша держал ее дольше всех (его не торопили). Он поставил локти на парапет, чтобы изображение не прыгало в объективе. В трубу казалось, что судно совсем недалеко. Можно было даже различить на корме, под окнами надстройки фигурные буквы: «Артемида».

На кормовой палубе, на юте, видны были люди. Один из них — в треуголке. Ясно, что капитан. Он тоже держал трубу. Поднял ее к глазу, глянул назад, на гавань… На берег… Видимо, поймал в объектив каменную площадку. Две трубы как бы столкнулись объективами… Гриша… он не выдержал, робко поднял ладонь, помахал над плечом. Капитан, не опуская трубу, встал очень прямо и помахал треуголкой.

У Гриши в горле застрял комок, в один миг. Он отдал трубу Пако, положил локти на парапет и лег на них щекой.

— Г’ри-ша… ты че-во?

Господи, как же хорошо, что он есть…

— Павлушка, все в порядке… Муй бьен…

Гриша еще раз, уже без трубы, глянул на белые пятнышки парусов.

«Вот и все…»

Теперь — признание автора. Он увлекся и слегка приврал. Ну, хотелось сочинить поинтереснее. На самом же деле Гриша и Павлушка провели под мостом только сутки. На следующее утро, после купания, Пако и Росита Линда привели их обратно в город, на окраину, которая называлась Ведадо. То есть «Запретная». До недавнего времени власти не разрешали строить здесь никаких домов, и лишь недавно город не удержался в прежних границах, они «лопнули». Сейчас на западном краю Гаваны, у моря, рос поселок из рыбачьих домиков и хибар, а кое-где уже вставали респектабельные особняки.

Пако поселил беглецов у знакомого старика, который в силу преклонных лет смотрел на все в жизни без удивления. Устроили гнездо над шатким потолком, под черепичной крышей. Помещение называлось «эль десван», что на русский переводилось очень просто — «чердак». А жить в джунглях, под мостом, было все-таки рискованно. Не всякая змея такая безобидная, как те, которых безбоязненно хватал Павлушка. Да и всякие там «лос бичос мордедорос» (кусачие козявки) и «эскорпионос»…

Здесь они и провели несколько суток, здесь и пережили ночную грозу. Ну а дальше — почти все, как написано прежде. Только доктор появился перед мальчишками не в одежде путешественника, а в обычном белом костюме. Правда, все же с трубой…

После, уже днем, доктор изложил по порядку все прошлые события.

Он принес письмо Гарцунову, и тот совсем не по-капитански, а как-то по-женски схватился за голову:

— Мне теперь одно: ядро за пазуху — и с борта…

— Да полноте, Николай Константинович. Мальчишки никуда не денутся, они у меня почти что на глазах. Вам надлежит лишь одно. Дать мне бумагу с судовой печатью и примерно таким содержанием. «Я, командир брига «Артемида», в силу изменившихся обстоятельств поставлен перед необходимостью передать попечительству российского подданного, профессора Санкт-Петербургского университета… и прочая, прочая… своего воспитанника Григория Булатова и уроженца Малых Антильских островов Поля… фамилия неизвестна? Придумаете сами… оказавшегося на судне в силу неожиданных военных обстоятельств…»

Я, в свою очередь, дам вам письменное подтверждение, что беру на себя всю ответственность за мальчиков в дороге и за судьбу Поля, если ему будет отказано в приеме со стороны Максаровых… Я холостяк, Николай Константинович, и забота о мальчике скрасит мое существование… Не терзайте себя, мой капитан, ваша совесть чиста. Военные обстоятельства оправдывают многое. Вы же сами говорите — корвет…

Британский корвет был не в пример сильнее российского брига, и, сойдись они в море, исход боя не вызывал сомнений. Англичанин спешил уйти первым, чтобы дождаться «Артемиду» в нейтральных водах. Но военный комендант порта оказался хорошо настроен к русским. Он обещал выпустить бриг первым, если он поспешит. А британец будет задержан на сутки, поскольку суда воюющих держав могут покидать нейтральные гавани с интервалом не менее чем в двадцать четыре часа. А через это время легонькую «Артемиду» ищи-свищи…

Такой выход был наиболее разумным. И все же прежде, чем принять решение, капитан Гарцунов сказал со стоном:

— Но как я посмотрю в глаза Платону и Полине, когда вернемся?