и грабежи по домам. На следующее же утро Мартынов обнаружил у себя в доме бравого детину, беззастенчиво собиравшего в мешок все мало-мальски ценное, что уцелело от воды. Увидев хозяина, детинушка и не подумал прекратить свои предосудительные занятия. Мартынов спросил в полной растерянности:

– Ты что творишь?

– Вчерашний день ищу, – мрачно ответил ничуть не смутившийся мародер.

Он так и ушел с добычей – Мартынов был человек пожилой, а у детины к тому же имелась еще и дубинка…

Вода схлынула уже к вечеру. «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…» Итоги оказались неутешительными: погибло около пятисот человек и примерно три с половиной тысячи голов скота – лошадей, быков, коров, свиней (домашних животных и птицу никто не считал). Множество людей – и целые семьи с детьми – остались без крова. Материальный ущерб точно не подсчитан, но, понятное дело, речь шла о многих миллионах. Полиция объявила награду в 500 рублей за каждый гроб со Смоленского кладбища, доставленный властям.

Помощь потерпевшим была оказана быстро, энергично, щедро. Было организовано несколько комитетов с высокопоставленными особами во главе. Император Александр I пожертвовал миллион, а частные благотворители, от знатных до небогатых, собрали еще более трех миллионов серебром (или втрое больше в пересчете на ассигнации). Денежное пособие получили более 53 000 человек. Для оказавшихся без крыши над головой устроили временные приюты в больницах и частных домах (в том числе в особняке Милорадовича), а также бесплатные столовые. В немалых количествах раздавали теплую одежду, обувь, продукты, другие необходимые вещи. В общем, власти себя проявили с самой лучшей стороны – в отличие от иных управленцев последующих времен, в том числе и нашего столетия…

Порой даже весьма трагические события не могут обойтись без комических эпизодов. Так и здесь. Некая солдатка пошла незадолго до наводнения на базар, заперев в домике двух своих совсем маленьких ребятишек. Назад она из-за разлива воды попасть уже не смогла, убежище нашла у совершенно посторонних людей. И утром следующего дня отправилась домой вся в слезах, полагая детей погибшими. Малыши преспокойно спали на столе посреди комнаты. Оказалось, когда в дом хлынула вода, паниковать они не стали: забрались на стул, а потом и на стол. Когда воды стало столько, что стол начал плавать по комнате, они, уже не удерживаясь на ногах, легли и преспокойно уснули.

Когда подтопило Большой театр, актеры продолжали репетицию, и как вспоминал В. Каратыгин, немало повеселились, глядя на множество набежавших из подвала крыс и мышей, бегавших по креслам зрительного зала, забиравшихся в ложи, на стены (тут есть некая неточность: либо это были одни мыши, либо одни крысы – крысы и мыши друг друга ненавидят и бок о бок никогда не живут еще и потому, что крысы при случае мышей изничтожают беспощадно. Сам видел однажды, как мой ручной крыс в три секунды разделался со случайным мышом).

Занятный случай произошел с графом В. Толстым, окна квартиры которого выходили на Большую Морскую улицу. Граф был «совой»: ложился под утро, вставал после полудня. Вот так вот, проснувшись однажды, зевая, он подошел к окну, распахнул шторы… и, отпрянув прямо-таки в ужасе, стал звать камердинера. Когда тот прибежал, граф велел ему посмотреть в окно и рассказать, что там видит. Камердинер, в отличие от хозяина уже знавший о наводнении, пожал плечами:

– Его сиятельство граф Милорадович изволят ездить на катере…

Граф с превеликим удовольствием перекрестился:

– Ну слава Богу, а я уж решил, что умом подвинулся…

Когда стали выдавать пособия, к тому же Милорадовичу заявилась некая дама из общества, вся в слезах. Полагая, что у нее какие-то хлопоты с пособием, граф спросил:

– Вы, сударыня, верно, не получили вознаграждения?

Дама с рыданиями ответила:

– Нет! На нас Бог прогневался – у всех вода была, а у нас ее не было, все получили вознаграждение, а мы не имели этого счастья.

Осматривая пострадавшие от наводнения окрестности города, Александр I приехал в деревню, полностью снесенную волнами. Люди не пострадали, но лишились и имущества, и домашней скотины. Александр спросил у одного из стариков, кто и чего лишился. Старичок отвечал:

– Все, батюшка царь, все погибло: у афтого (т. е. у этого. – А. Б.) домишко весь унесло, и с рухлядью, и с животом, а у афтого двух коней, четырех коров затопило, а у афтого…

Император его в конце концов прервал:

– Ну хорошо, это все у Афтова, а у других что погибло?

Свитские его посвятили в тонкости русского простонародного говора. Посмеявшись, Александр велел построить новую деревню на возвышенном месте и назвать ее Афтово.

Это наводнение стало единственным, описанным в русской поэзии. Причем, как говорится, от великого до смешного…

Но давайте по порядку.

Глава 7. Отступление о трех поэтах

Собственно говоря, никакое это не отступление – три поэта, отобразившие в своих стихах Наводнение Века, были петербуржцами, так что речь снова идет об истории города и заметных личностях.

Первый, безусловно, Александр Сергеевич Пушкин, посвятивший наводнению часть «Медного всадника». Выдирать строфы из уважения к великому поэту я не буду, посоветую лишь поэму перечитать, как перечитал я, принимаясь за эту главу. В тот день Пушкина в Петербурге не было, он сидел в ссылке в Михайловском – но изобразил великолепнейшую картину разгула стихий. Гений, что тут скажешь… Поневоле вспоминаешь эпизод из «Мастера и Маргариты», когда в приступе бессильной зависти прямо-таки корчится поэт-графоман Рюхин, увидев памятник Пушкину: «Но что он сделал? Я не постигаю. Что-нибудь особенное есть в этих словах “Буря мглою…”? Не понимаю! Повезло, повезло! Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие…»

Если следовать этой логике, согласно которой бессмертие получает всякий погибший на дуэли, по нашим улицам нельзя было бы пройти от памятников… Что сделал и как сделал? Брал самые обыденные слова и соединял их так, что мы и сегодня в недоуменном чуточку восхищении. Потому что – гений…

Вот только помимо гениев в литературе вообще и в поэзии в частности обретается немало персонажей иного пошиба. «Как подумаешь: черт знает из каких типов состоит мировая литература!» (В. С. Пикуль). Помимо Пушкина наводнение 1824 года отразил в своих – чуть было не сказал «стихах» – еще один рифмоплет, самый знаменитый графоман в истории отечественной изящной словесности.

Будем знакомы: Дмитрий Иванович Хвостов (1757–1835), академик, высокопоставленный чиновник, граф – правда, не российский, а Сардинского королевства, – но держава в свое время была немаленькая, серьезная, ничем не напоминавшая опереточных малюток наподобие княжества Монако,