Дом на Редигерплац дрожал от недалеких взрывов, через разбитые окна на лестничной клетке взметнулась пыль и падали хлопья сажи.

Ступеньки трещали одинаково и неизменно, — как всегда. Двадцать четыре года ступени издавали те же звуки, но сегодня чувствительное воображение Мока отличало их точно. Офицерские сапоги Мока выбили на нижних ступенях двусложное имя его первой жены.

«Софи» — загудела ступень. Мок остановился и уставился на грязную стену. Это к ней прижимал менее двадцати лет назад свою прекрасную жену, а она обхватила его талию бедрами. Тогда его сосед, адвокат доктор Фриц Патшковский, выходя на прогулку со своим шпицем, спугнул влюбленных. Теперь активист под знака «Родла» Фредерик Патшковский умножает в небе отряд поляков, а жена Эберхарда набирает в все более грязных кроватях погоны ветеранки.

Еще одна ступень выскрипывала имя «Анвальдт». В пустой трубе лестничной клетки раздалось свистящее дыхание пьяного полицейского Герберта Анвальдта, который опирался на плечо старшего друга. Уже в колодце лестницы усиливалось бормотание молодого берлинца, которого пятидесятилетний Мок волок по лестнице. Анвальдт пребывает в психиатрической клинике в Дрездене, а плечо, на которое тогда — в июле 1934 года — опирался, сейчас было прострелено и пульсировало болью.

Следующие ступени стучали однообразно «Карен, Карен». Мок снова остановился, потому что не мог вынести этого звука. Чтобы увеличить дозу страданий, вспомнил сцены поцелуев на балконе, когда возвращались из воскресных прогулок, дразнил свой мозг видением ее белого от луны тела, который обнимал так жадно, что чуть не отнимал ее дыхание. А теперь Карен нет. Пропала или погибла, так же как служанка Марта Гозолл. Он один является причиной ее смерти, потому что пренебрег ее желанием безопасности, упорно преследуя преступника, чтобы убить его. Месть его переросла, месть не удалась, месть безнадежна. По трупу Карен яростно и беспамятно направлялся к гибели, потеряв уже все, даже цель своей погони.

Нет Гнерлиха, нет лагеря на Бергштрассе, нет цели, к которой должен стремиться.

Он чувствовал себя ужасно, потому что думал, что его отчаяние из-за Карен слишком мелкое и фальшивое.

Он знал, откуда берется это разрушительное чувство.

Следующая ступень лестницы тоже об этом знала, треща трехсложно: «Гертруда, Гертруда». Графиня фон Могмиц показывала ему путь. Ее добровольная благородная покорность страданиям и ее достоинство — еще более сильное из-за того, что она осквернена — были для него светом среди темных сомнений. Как же, должно быть, ненавидел ее мучитель Бреслер, принявший ее девичью фамилию! Вероятно, в нее когда-то влюбился несчастливо и дико, доказательством чего было пометить себя до конца жизни, заклеймить себя ее именем — как кровавой татуировкой. Потом ее унижал и насиловал, но не мог унизить ее возвышенный дух. Она была светом. Мок продолжал мучиться, чтобы не поддаться мыслям о Гертруде. Это из-за тебя, мысленно говорил он ей, я оставил Карен, это из-за тебя я увлекся какой-то мечтой о благословении и спасении.

Карен, Карен, повторял он, желая заглушить трехсложный треск лестницы, может, Карен в их бывшей квартире? Никого не было, кроме голубей, которые свили себе гнездо в тюфяке.

Мок покинул свою старую, пустую теперь квартиру и поплелся нога за ногу в свою новую квартиру на Цвингерплац. Он не реагировал ни на рев торпед, которые стартовали с тележек, установленных на Редигерплац, ни на треск панцерфаустов. Равнодушно шагал по Августаштрассе, не заботясь вообще о пулях русских снайперских стрелков. С полным спокойствием он вошел в подвалы, которыми отправился в центр города — в свою новую квартиру.

Может, там будет Карен?

Через полчаса Мок открыл дверь ключом и вошел в выстывшую квартиру. Карен не было. Был зато кто-то совсем другой.

Первый удар бросил Мока о стену. Он почувствовал сильное жжение на щеке и теплый экссудат на верхней губе.

Падая под зеркало, спрятал голову в плечи и закрыл глаза. Дом вздрогнул до основания. Со стены соскользнуло зеркало, ударилось о пол и треснуло пополам. Еще один удар пришел сверху. У Мока было впечатление, что он был ударен крюком.

Какой-то металлический кончик пронзил фетровую шляпу и погрузился в эпидермис темени Мока. Тот почувствовал, как кто-то хватает его за воротник рубашки и тащит в его кабинет. Поскольку плащ при этом натянули ему на голову, Мок ничего не видел. Стриг глазами из стороны в сторону, но — к своему ужасу — увидел только пятно крови, разливающееся на бархатных отворотах воротника. Через некоторое время почувствовал на щеке холод паркета.

Он был в кабинете. По его почкам и ребрам затопала обувь. За окном взрыв тряхнул деревья в сквере. До ушей Мока донесся сухой треск падающих веток. Он услышал также скрип обуви на паркете. Удары отбрасывали его на все стороны. Лежа на животе, он поднял глаза и увидел своих мучителей.

Вальтраут Хелльнер подняла кочергу, Ганс Гнерлих натянул плащ на плечи Мока, обездвиживая его в смирительной рубашке безопасности. Оба были одеты в полевые куртки «Ваффен СС». Оконная рама покоробилась в ромб и высыпала из себя крошки стекла прямо на голову Мока. Кто-то сорвал с него маску, а потом вдавил его лицо в стекло. Капитан зажмурился. Он почувствовал, как несколько стеклянных крошек втягивает вместе с дыханием в нос. Разорванная слизистая отреагировала кровавым насморком, который безжалостно окрашивал теперь костюм и рубашку. Что его удивило — в кабинете царило тепло.

Перевернулся на бок и окаменел от ужаса. Вальтраут Хелльнер разогревала в печи кочергу. Огонь лизал обложку «Молота ведьм» издания семнадцатого века и трещал из-под желтых листов «Макбета» издания восемнадцатого столетия.

Гнерлих схватил Мока за плечи и посадил на стул. Затем он сделал с пиджаком то же самое, что и раньше с плащом — заблокировал ним еще теснее. Потом дернул за рубашку и разорвал ее на груди, на высоте стреляной раны. Хелльнер вытащила из печи раскаленную докрасна кочергу и поднесла ее перед лицо Мока. Кратеры его лица, по которым текли теперь маленькие ручейки крови, смешанной с потом, отреагировали резко. Тонкая розовая пленка шевелилась, как мембрана динамика.

— Чего вы хотите? — прошептал Мок.

— Пытать, — сказала Хелльнер и коснулась раскаленным стержнем лица Мока. Запах паленой кожи напомнил Моку о бомбардировке Гамбурга и Дрездена.

Боль распространился в сторону носа и глаза. Моку казалось, что раскрошился носовой хрящ, а глаз стал был вырван из глазницы. Ветер ворвался через разбитое окно кабинета и зашелестел разбросанными по полу книгами. Пароксизм боли ворвался в соединения костей черепа и дернул челюстями Мока. Взрыв поднял летучие шарики пыли.

Он заскрежетал зубами и закрыл глаза. В зазубренные отверстия в стеклах врывался черный жирный дым. Плиты костей черепа Мока были испещрены горящими кострами.

— У тебя сейчас на морде выжжен вопросительный знак, — улыбнулась Хелльнер. — Эта родинка подходит для тебя. Ты же следователь. Постоянно о чем-то спрашиваешь. Хочешь увидеть, как это взять кого-то на пытку?