Рев двигателя заставил всех троих выглянуть в окно. Вертолет поднимался в небо. Ветер трепал комбинезоны мужчин, стоявших на палубе. Машина медленно повернула на девяносто градусов и растворилась в ночном небе. Остался только звук, но и он с каждой секундой слабел.

— Куда он полетел? — спросил Яков.

— Думаешь, мне докладывают? — проворчал штурман. — Они называют мне время прибытия. Я ложусь в дрейф и жду. Вот и все.

Он щелкнул тумблером на пульте. Прожектора погасли. Верхняя палуба снова погрузилась в темноту.

Яков прижался к стеклу рубки. Вертолета как не бывало. Куда ни глянь — ночной океан.

Алешка все еще плакал.

— Хватит нюни распускать, — одернул его штурман, слегка хлопнув по плечу. — Будущий мужчина, а ведешь себя как истеричная баба.

— Вертолет этот… он зачем прилетал? — спросил Яков.

— Я же тебе сказал: мне сообщают лишь время прибытия. Но не цель.

— А цель какая? — не отставал мальчишка.

— Я не спрашиваю. Я делаю то, что мне велят.

— Кто?

— Пассажиры из отдельной каюты на корме.

Штурман оторвал Якова от окна и подтолкнул к двери:

— Вам спать пора, а мне еще работать надо.

Яков пошел вслед за Алешкой, но его взгляд упал на экран радара. Сколько раз он глазел на этот экран, завороженный кружением зеленой линии. Линия и сейчас его завораживала, но, помимо нее, Яков заметил в верхнем углу экрана белое пятнышко.

— Это что, другой корабль? — спросил Яков, указывая на радар.

Когда линия прошла через пятнышко, оно стало еще белее.

— А что же еще? — нехотя ответил штурман. — Выметайтесь!

Мальчишки шумно спустились на верхнюю палубу. Яков снова задрал голову. В капитанской рубке все так же кружилась зеленая линия радара. И все так же у окна стоял штурман и смотрел на океан. Он всегда смотрел на океан.

— Теперь я знаю, куда полетел вертолет, — сказал Яков.

На завтраке не было Петра и Валентина. К этому времени новость об их ночном отъезде уже разошлась по каюте Якова. Его совсем не удивляло, почему ребята сидят за столом насупленные и молчат. И они, и он сам недоумевали, почему этих двоих выбрали первыми? Петра, не сговариваясь, причисляли к отбросам и считали, что он застрянет в каком-нибудь американском детдоме. Или случится чудо (Яков слышал о таких чудесах), и найдется американская семья, готовая взять умственно отсталого парня. Валентин, с которым они познакомились в Риге, был вполне смышленым мальчишкой. Симпатичным, вежливым. Только ребята помладше знали, что он тайный извращенец. Когда в каюте гасили свет, Валентин часто забирался к какому-нибудь мелкому в койку, причем без трусов. Залезет и шепчет: «Чувствуешь? Тебе нравится, что он у меня такой большой?» А потом заставлял их разные гадости делать.

Но теперь и Валентин, и Петр отправились к новым родителям, которые их выбрали. Так мальчишкам сказала Надия.

Получалось, все остальные — просто отбросы.

Днем Яков с Алешкой вылезли на палубу и легли там, где ночью садился вертолет. Оба всматривались в яркое синее небо. Ни облаков, ни вертолетов. Ребята пригрелись на солнышке. Их даже потянуло в сон.

Яков лежал, закрыв глаза, чтобы в них не било солнце.

— Я тут вот о чем подумал, — сказал он. — Если мать у меня жива, я не хочу, чтобы меня американцы усыновляли.

— Померла твоя мать.

— Может, и не померла.

— Тогда что ж она за тобой не приезжала?

— Мало ли почему? А вдруг она меня сейчас ищет? И не знает, что я далеко, болтаюсь по океану и меня только с радаром можно найти. Я скажу Надии, чтобы отвезла меня назад. Не хочу я новую мать.

— А я хочу, — признался Алешка. Он помолчал и вдруг спросил: — Может, со мной не все в порядке?

— Не считая того, что ты у нас тормоз? — рассмеялся Яков.

Алешка не отвечал. Яков приподнялся на локте. Алешка сидел, закрыв лицо руками. У него тряслись плечи.

— Ты никак ревешь?

— Не реву.

— Ревешь. Я же вижу.

— Нет.

— Ну что ты как маленький? Я же пошутил. Никакой ты не тормоз.

Алешка свернулся плотным калачиком. Он плакал, хотя и беззвучно. Яков это видел по Алешкиной груди, судорожно хватавшей воздух. Яков не знал, как поправить дело. Сказать еще что-нибудь обидное? Иногда помогает. Например, назвать его тупой девчонкой. Или плаксой. Но, подумав, Яков решил не шутить. Алешкино поведение уже не казалось ему смешным. Наоборот, где-то он даже испугался, потому что таким Алешку видел впервые. Ну, пошутил. Глупо пошутил. Неужели Алешка не догадался, что это шутка?

— Пошли вниз. Покачаемся на твоей веревке, — предложил Яков и локтем двинул Алешке по ребрам.

Алешка тоже двинул его локтем, причем сердито. Потом вскочил на ноги. Его красное лицо было залито слезами.

— Да что вообще с тобой такое? — не выдержал Яков.

— Ну почему они выбрали этого дебила Петьку, а не меня?

— Меня они тоже не выбрали, — напомнил Яков.

— Но у меня-то все в порядке! — закричал Алешка и бросился вон с палубы.

Яков замер. Он смотрел на культю левой руки, затем сказал вслух:

— У меня тоже все в порядке.

— Мой конь угрожает твоему слону на третьей клетке, — сказал судовой механик Кубичев.

— Вы всегда так ходите. Могли бы и тактику сменить.

— Я доверяю испытанной тактике. До сих пор мы с ней тебя обыгрывали. Давай, парень, ходи. Нельзя весь день думать над одним ходом.

Яков повернул шахматную доску и поглядел на нее сначала под одним углом, затем под другим. Представил, что черные пешки — это его армия. Хорошо экипированная, построенная в ожидании приказов.

— За каким чертом ты доску двигаешь? — удивился Кубичев.

— Да вот смотрю… У королевы борода. Вы замечали?

— Тоже мне, нашел бороду, — проворчал механик. — Это называется жабо. Воротник такой. Ты ходить собираешься?

Яков поставил ферзя на место и потянулся к коню. Поставил, снова поднял. Переместил и опять взял фигуру в руку. Вокруг грохотали адские дизеля.

Кубичев больше не следил за ним. Механик листал журнал, разглядывая вереницу улыбающихся женских лиц. Сто самых красивых женщин Америки. Он то и дело хмыкал и бормотал:

— И это у вас называется красота?

Или:

— Да я б своему псу не дал такую трахнуть.

Яков снова взялся за ферзя и сшиб им слона Кубичева, стоявшего на четвертой клетке.

— Я походил.