По дороге домой Андерс представлял, что он и папа — единственные пережившие катастрофу, которая уничтожила все живое на Земле. На что теперь будет похожа их жизнь?

Но оказалось, что и другие существа тоже пережили бедствие. Кот Симона Данте ждал их на причале. Когда лодка причалила, Данте направился к ним. Коту бросили пару рыбок. Андерсу было любопытно, как кот будет реагировать. Тот подошел ближе и коснулся лапой одной из рыбок. Это выглядело так забавно, что Андерс рассмеялся.

Данте остановился и фыркнул. Потом он посмотрел на Андерса, как будто спрашивая — что за шутка? Потом сел и уставился на рыбу.

Отец сидел на корточках и с интересом смотрел на кота. Наконец кот ухватил салаку лапами и быстро сожрал ее, зажал в зубах вторую и ушел с причала, высоко подняв хвост.

Отец поднялся и потер руки:

— Неплохое начало.

— Сколько это стоит, как ты думаешь?

Отец попытался прикинуть улов на глазок:

— Ну… тут килограммов девяносто. Получается двести семьдесят крон, но ведь никто столько не продает. Если снизить цену…

Отец начал перекладывать салаку. Некоторых рыбок он выкидывал в воду, но на берегу по — прежнему не было ни одной чайки. Зато на причале прыгала пара ворон. Андерс бросил им несколько рыбок. Они склевали их и возбужденно закаркали. Через несколько минут прилетело еще несколько ворон. Андерс засмеялся и тоже стал сортировать рыбу.

Андерс трудился не покладая рук. Салака была жесткой и выскальзывала. Когда он наконец поднял глаза, то увидел несколько чаек. Теперь все было как обычно.

Закончив работу, они с отцом удовлетворенно посмотрели на целую кучу ящиков, наполненных рыбой.

Андерс снял шапку и почесал потную голову:

— Мы сможем все это продать?

Отец задумался:

— Сомневаюсь. Я возьму с собой ящик на работу. Ну и закоптим немножко.

Андерс кивнул, радуясь в душе. Свежую салаку продать, может быть, трудно, но копченая рыба расходилась в один миг.

Андерс подхватил тачку и отправился к сараям, чтобы достать лед. Когда он вернулся, отец уже вытащил ящики на берег. Они положили в ящики лед и накрыли их куском толстого брезента. Андерс спустился к воде, отмыл руки от песка и теперь сидел, зажмурившись на солнце.

Когда они вернулись домой, Андерс лег на несколько часов поспать. Сначала он лежал и думал об удачной рыбалке, а затем провалился в сон.

Бремя

Мы еще не на месте…

Андерс так погрузился в свои воспоминания, что даже не заметил, как двигатель замолк. Он огляделся — до цели им было еще полпути.

Он взрослый человек, его отец давно умер, а то, что произошло в тот день, не имеет никакого отношения к тому, что произошло сегодня. Почему же он вспомнил об этом именно сегодня? Почему именно сегодня его это так грызет?

Хотя… все имеет какую — то связь. Мы просто этого не видим, мы этого не замечаем.

Двигатель затих, и опустилась полная тишина. Симон сидел на корме и оглядывался. Поблизости не было видно ни единой лодки, никто не мог подсматривать за ними. Они могли спокойно завершить то, что задумали, — без свидетелей.

Андерс подобрал цепь и подтащил ее к корме. Симон грустно улыбнулся:

— Ты знаешь, что это за цепь?

— Та, которая была у тебя, когда ты…

— Ммм. Она была в океане еще раньше. — Симон покивал и какое — то время помолчал. Затем он повернулся к пластиковому мешку, в котором лежала Элин. — Андерс. Послушай меня и постарайся понять, мальчик мой. Она умерла. И мы ничего, совсем ничего не можем с этим поделать. Ты слышишь, мы ничего не можем для нее сделать. Она утонула. И теперь она в море. Тут нечему удивляться. Мы должны похоронить ее, а сами — продолжать жить, — Симон посмотрел Андерсу прямо в глаза, — ведь так? Андерс?

Андерс машинально кивнул. Да, все так. Только одно не так — не нормально чувствовать мертвое тело через черный пластик и думать: а на самом ли деле она умерла? Может, она притворяется? Может, она спит? Может… может.

— Почему мы положили ее в мешок? — внезапно спросил Андерс.

— Я не знаю, — удивленно ответил Симон, — я подумал… что так будет легче.

— Это не так. Не легче.

Они вдвоем стянули мешок, и труп Элин оказался у их ног — ужасный, с открытыми глазами. Смотреть на нее было страшно. Андерс содрогнулся и отвернулся. Ни за что, ни за что он больше не посмотрит на нее. Это слишком страшное испытание.

Симон наклонился и взялся за цепь. Тут он увидел шрамы на ее теле и лице, белевшие в утреннем свете.

— Что это такое? Что это за шрамы? Откуда они?

— Я расскажу, — сказал Андерс тихо, — но потом, не сейчас.

Они обвязали тело цепью, и, как сильно они не затягивали цепь, кожа Элин оставалась все такой же мертвен — но — бледной. Ее глаза смотрели в небо, не мигая, пустым взглядом.

— Чем она занималась? — спросил он наконец.

Этот вопрос надо было задать. Андерс давно ждал его, но, к сожалению, он не знал ответа.

— Я не знаю точно, — сказал он негромко, — но думаю, она пыталась найти дверь в тот мир, в котором была бы прекрасна. Но…

Андерс вспомнил ее улыбку и замолчал.

— Тогда помянем ту, что хотела быть прекрасной, — произнес Симон и осторожно начал переваливать тело Элин через борт; она ушла под воду почти без всплеска.

Андерс перегнулся через борт, вглядываясь до рези в глазах. Вот вода закрыла лицо Элин, и через несколько секунд та уже была просто пятном в темноте. Вода снова была спокойной, как будто и не приняла только что в себя мертвое тело. Ничего не напоминало о произошедшем, как будто ничего не случилось. Как будто Элин никогда не было.

Андерс почувствовал, что смертельно устал. Прислонившись головой к борту, он прошептал:

— Я устал, Симон. Я так устал. Я не могу больше.

Симон поднялся и сел рядом с ним. Он осторожно взял голову Андерса и положил ее к себе на колени. Андерс ощутил, как холодная рука ласково погладила его волосы.

— Ну же, малыш, — прошептал Симон, — все будет хорошо. Все будет хорошо, Андерс.

Рука Симона осторожно гладила его волосы. Его ласка была сейчас как глоток воздуха. Симон знал, что Андерсу нужно. Паника прошла, — должно быть, он даже заснул на несколько минут. Очнувшись, он почувствовал себя куда лучше. Симон по — прежнему сидел рядом, держа ладонь на его голове.

— Симон, — сказал Андерс.

— Да? Что, мальчик мой?

— Помнишь, ты говорил, что человек никогда не сможет измениться? Помнишь? Никогда не сможет стать другим.

— Помню. Но, кажется, я был неправ.