Спору нет. Подобное изучение слов русского происхождения в языках мира представляет большой интерес, и разыскания в этом направлении следует продолжить. Однако в последующих строках я попытаюсь иначе подойти к проблеме «русский язык в современном мире», обратив внимание прежде всего на некоторые теоретические вопросы, возникающие при контакте языков вообще и при воздействии русского языка на языки мира – в частности и в особенности.

В 1896 г. В.И. Ленин, отмечая большой интерес к России у К. Маркса и Ф. Энгельса, подчеркивал, что оба они знали русский язык и читали книги на русском языке[392]. Ленин связывал подлинный интерес к определенной стране со знанием языка ее народа. Другими словами: без знания языка (в первую очередь без уменья читать книги на данном языке) трудно говорить о серьезном изучении истории и культуры (в широком смысле) народа, говорящего на этом языке. Так возникает более общий вопрос: в какой степени интерес к России и к СССР сопровождается интересом к русскому языку как к первому среди других равных языков нашей страны?

В такой постановке эта проблема и старая, и новая одновременно. Старая – уже обсуждалась, новая – возникает всякий раз, когда речь идет о культуре и языке русского народа.

В эпоху Пушкина, в частности, велись горячие споры о том, можно ли сочинения Байрона (весьма популярные в то время) изучать по переводам или о них можно судить по-настоящему, только читая их в подлиннике?[393]. Этот спор, разумеется, так и не был закончен, но его обсуждение в определенную эпоху весьма знаменательно: как понимать знание культуры народа (художественная литература – одна из важнейших ее частей), в какой степени подобное знание обусловлено или не обусловлено, или лишь частично обусловлено, знанием соответствующего языка? С тех пор как культуру народа научились сознательно связывать с его языком (в Западной Европе и в России – конец XVIII – начало XIX в.), подобные вопросы рождались неоднократно.

В 60-х годах прошлого столетия на протяжении ряда лет в мадридском высшем учебном заведении (Ateneo de Madrid) преподавал русский язык испанцам Константин Лукич Кустодиев. Мы не знаем, как он преподавал и какими учебными пособиями пользовался, но Кустодиев был убежден, что нельзя понять современных ему русских писателей без знания русского языка. В одном из писем своему корреспонденту в Москве Кустодиев сообщал в 1869 г.:

«Здешнее ученое общество Атеней, где я состою членом, пригласило меня читать лекции, громко говоря, а попросту учить русскому языку с публичной кафедры… Думаю, что не вредно, если наш язык будет знать лишний человек на Западе… Как пойдет дело…, напишу вам. Испанским языком я владею…»[394]

Дошедшие до нас письма Кустодиева доказывают, что в Мадриде ему была предоставлена возможность «свободы выбора»: либо читать лекции о русских писателях (в частности, о Пушкине, Гоголе, Тургеневе), либо преподавать русский язык. Весьма знаменательно, что Кустодиев начинает с языка. Даже в сознании мало кому известного скромного чиновника 60-х годов прошлого столетия ясно вырисовывался путь: от знания языка к знакомству с культурой, в частности – к знакомству с великими художественными произведениями, созданными на данном языке.

Не говоря даже о том, что перевод (в том числе и отличный) не равен оригиналу, в особенности, если речь идет о больших писателях, следует учитывать и состояние переводческого «дела» в определенной стране и в определенную эпоху.

Когда в 1854 г. Э. Шаррьер впервые перевел на французский язык «Записки охотника» Тургенева, то в переводе книга называлась «Воспоминания русского дворянина, или картины современной жизни дворянства и крестьян в русских провинциях»[395]. Произвольные переводы выходили не только в прошлом веке. Они появляются и в нашем столетии. В 20-х годах, в частности, очень вольно переводились на испанский язык многие русские классические произведения. В Испании и Латинской Америке «Отцы и дети» Тургенева долго были известны под названием «Нигилист», а «Бедные люди» Достоевского – под названием «Тайные трагедии» («Tragedias oscuras»)[396]. При сличении подобных «переводов» легко обнаружить, что искажались при этом не только названия произведений, но – это еще серьезнее! – и текст самих сочинений. Переводчиками русских повестей и романов нередко оказывались люди, плохо владевшие русским языком.

Разумеется, когда за переводы брались не случайные лица, а подлинные мастера своего дела, результат оказывался совсем иным. Как известно, почти параллельно с Шаррьером русских писателей переводил на французский язык и П. Мериме. Если в первом случае наблюдалось невнимательное отношение к русскому тексту, то во втором – пристальное и глубокое внимание к тексту. Переводя «Пиковую даму» Пушкина, Мериме неточно передал одно из предложений на французский язык. Впоследствии, когда обратили его внимание на ошибку, писатель очень огорчился. У Пушкина: «Томский закурил, затянулся и продолжал». Мериме не понял значения затянулся и передал текст иначе: «Томский закурил, затянул кушак и продолжал»[397].

Таким образом, когда речь идет о том, в каком соотношении находятся два фактора – знание языка подлинника и искусство перевода, – то ответ на этот вопрос находится в прямой зависимости не только от степени знания языка оригинала, как обычно считают, но в еще большей степени от чувства социальной ответственности переводчика. Одного первого условия недостаточно. Можно хорошо знать язык оригинала и переводить все же плохо: если речь идет о переводе художественного произведения, то, как известно, необходимо еще и литературное дарование (переводчик знакомит свою страну с культурой другой страны), если же речь идет о «деловом тексте», то, как минимум, необходимо чувство ответственности (в обоих случаях, разумеется, и хорошее знание языка оригинала).

С этой точки зрения история переводов на различные языки, прежде всего на наиболее распространенные языки народов мира, великих русских художественных произведений XIX – XX вв., к сожалению, еще никем не написана.

Разумеется, когда укрепляется искусство «точного перевода», тогда знание литературы может «обгонять» знание языка. Так, например, современные переводы сочинений Достоевского, Льва Толстого, Горького на языки мира, конечно, «обгоняют» знание русского языка в соответствующих странах. Но этот вопрос не решается так просто, как кажется с первого взгляда. Многое здесь зависит от взаимодействия культур. Так, например, проблема перевода французских писателей в России в начале XIX в. не стояла так остро, как, например, проблема перевода Гомера: французский язык был достаточно широко распространен среди русской читающей публики того времени, а древнегреческий язык был и остается доступным лишь небольшой группе специалистов. Поэтому проблема «русского текста Вольтера» в эпоху Пушкина не стояла так