Он позвонил в звонок, бросил еще один, сердитый, взгляд на девушку и закрыл дверь кабинета. За время этого неожиданного вторжения им овладела его другая манера, и разговор с Бранкузи он продолжил в новом ключе – с позиции человека, который чуть ли не рука об руку с Рейнхардтом сейчас работает над будущим театральной сцены.

К 12:30 он забыл обо всем, за исключением своего намерения стать величайшим продюсером в мире и о том, что сегодня за обедом с Солом Линкольном он ему об этом и сообщит. Выйдя из кабинета, он вопросительно посмотрел на мисс Кохалан.

– Мистер Линкольн не сможет с вами встретиться, – сказала она. – Он только что звонил.

– Только что?! – повторил потрясенный Билл. – Ну ладно; вычеркните его из списка на четверг.

Мисс Кохалан послушно провела линию на лежавшем перед ней листе бумаге.

– Мистер Макчесни, вы не забыли обо мне? Он повернулся к рыжеволосой девушке.

– Нет, – рассеянно сказал он; затем обратился к мисс Кохалан: – Ладно, все отменяется. Пригласите его в четверг. Ну его к черту.

Обедать в одиночестве ему не хотелось. Теперь он уже ничего не желал делать в одиночестве, поскольку общение, как выяснилось, становится потрясающе интересным после того, как у тебя появляется выдающееся положение и власть.

– Если бы вы уделили мне пару минут… – начала она.

– Боюсь, я не смогу. – И вдруг он понял, что в жизни еще не видел такой красивой женщины!

Он уставился на нее.

– Мистер Роджерс мне сказал…

– Пойдемте перекусим вместе, – сказал он, а затем, сделав вид, что куда-то очень сильно торопится, выпалил мисс Кохалан несколько отрывистых противоречивых инструкций, после чего открыл и придержал дверь.

Они вышли на 42-ю улицу, и он вдохнул свой заранее застолбленный воздух – ведь воздуха там едва хватает лишь для небольшого количества одновременно находящихся там людей. Наступил ноябрь, и начало сезона с его традиционным оживлением уже кончилось, однако можно было взглянуть на восток – и увидеть светящуюся электрическими огнями рекламу одной из его постановок, бросить взгляд на запад – а там висела еще одна! За углом была еще одна, эту постановку он делал вместе с Бранкузи, но больше ни с кем и никогда, только самостоятельно!

Они пришли в «Бедфорд»; сразу же, как только он вошел, засуетились официанты и метрдотели.

– Очень симпатичный ресторан, – сказала она, находясь под впечатлением и желая сделать ему приятное.

– Мекка лицедеев. – Он кивнул нескольким людям: – Привет, Джимми… Билл… Здорово, Джек! Это Джек Демпси… Я тут нечасто появляюсь. Обычно я обедаю в Гарвардском клубе.

– О, вы учились в Гарварде? Я знакома с…

– Да. – Он замялся; у него было две версии рассказа про Гарвард, и неожиданно он решил рассказать ей правду. – Да; меня там считали деревенщиной, хотя теперь уже не считают. Неделю назад я был в гостях у Гувернира Хейтса, на Лонг-Айленде – у них всегда очень изысканное общество, – и парочка ребят с Золотого побережья, которые даже не слыхали обо мне, когда я был в Кембридже, стали петь свои обычные песни вроде: «Привет, Билл, старина! Ну, как делишки?» и так далее.

Он умолк и вдруг решил, что на этом историю можно завершить.

– Чего ты хочешь? Работу? – Он вдруг заметил, что у нее на чулках спустились петли. Спущенные петли на чулках всегда трогали и успокаивали его душу.

– Да. Или мне придется уехать домой, – сказала она. – Я хочу стать балериной – знаете, русский балет и все такое? Но уроки стоят дорого, так что мне необходима работа. И еще я подумала, что такая работа в любом случае сможет развить у меня сценическое обаяние.

– Танцовщица, значит?

– О, нет, я балетом занималась.

– Ну, так ведь и Павлова тоже танцовщица, разве нет?

– Конечно нет! – Ее потрясла столь низкая оценка высокого искусства, но через мгновение она продолжила: – Я занималась у мисс Кемпбелл… у Джорджии Берримен Кемпбелл… Там, у себя дома… Может, вы слышали о ней? Она училась у Нэда Вейбурна; она просто великолепна! Она…

– Правда? – рассеянно сказал он. – Что ж, это тяжелая профессия: актерские агентства переполнены людьми, умеющими делать все на свете, правда, лишь до тех пор, пока я не приглашаю их на просмотр. Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– А мне двадцать шесть. Приехал сюда четыре года назад без единого цента в кармане.

– Ого!

– А теперь могу совсем отойти от дел и жить в комфорте до конца своих дней.

– Ого!

– В следующем году собираюсь взять отпуск на год – женюсь, пожалуй… Слышала об Ирен Риккер?

– Еще бы! Она – моя самая любимая актриса!

– Мы помолвлены.

– Ого!

Когда спустя некоторое время они вышли на Таймссквер, он беспечным тоном спросил:

– Что собираешься делать?

– Ну… Попытаюсь найти работу.

– Я имею в виду, сегодня?

– Ну, так… Ничего.

– Хочешь, пойдем ко мне в гости – у меня квартира на 46-й улице? Выпьем по чашечке кофе?

Их взгляды встретились, и Эмми Пинкард решила, что в случае чего сможет за себя постоять.

Квартира была однокомнатная, большая и светлая, с десятифунтовым диваном; после того как она выпила кофе, а он – виски с содовой, его рука оказалась у нее на плече.

– Зачем мне вас целовать? – спросила она. – Я вас едва знаю, и кроме того, вы же помолвлены с другой женщиной!

– Да ну! Ей все равно!

– Нет, не может быть!

– Хорошая девочка.

– Уж по крайней мере, не дура!

– Ну и ладно, продолжай быть хорошей девочкой.

Она встала, но задержалась на мгновение – вся такая свежая и прохладная, и вовсе не расстроенная.

– Полагаю, что теперь мне можно не надеяться получить у вас работу? – вежливо спросила она.

Он уже думал о другом: об интервью и о репетиции, – но тут его взгляд вновь упал на спущенные петли у нее на чулках. Он позвонил:

– Джо, это «Нахал». А, так ты не знал, что мне известно, как вы меня прозвали? Да ладно, все в порядке. Слушай, вы уже подобрали трех девчонок для сцены на вечеринке? Ну, так вот, слушай: оставь там одну роль, есть у меня одна южаночка, я ее к тебе сегодня пришлю.

Он бросил на нее самодовольный взгляд, говоривший о том, какой же он хороший парень!

– Ну, даже не знаю, как мне вас благодарить… Вас и мистера Роджерса! – дерзко добавила она. – Прощайте, мистер Макчесни!

Сказать что-нибудь в ответ он счел ниже своего достоинства.

II

Он очень часто забегал на репетиции и просто стоял с умным лицом и наблюдал, словно читая мысли; но на самом деле он пребывал в полнейшем неведении насчет собственного везения, ничего не замечал и совсем ни о чем не задумывался. Выходные он проводил в основном на Лонг-Айленде, в светских компаниях, где его принимали «на ура». Когда Бранкузи говорил ему, что он – «ну прямо светский лев», он отвечал: «Ну и что? Разве я не учился в Гарварде? А ты, небось, думал, что я, как и ты, вырос в тележке с яблоками на Гранд-стрит?» Его новые друзья любили его за привлекательную внешность, доброту, а также за его успех.