выкатывая испуганные блестящие глаза. Но Марго умела их успокаивать. Ловила за гриву, похлопывала напряженно выгнутую шею, заглядывала в глаза. В самую глубину, темно-карюю, теплую. И почти всегда находила там жеребенка — длинноного и неуклюжего, с пушистой гривкой и плюшевой шерстью. Непуганого и любопытного. «Здравствуй, малыш,» — говорила Марго и осторожно гладила бархатные ноздри, доверчиво трогающие ее ладонь. Напряженная лошадиная шея расслаблялась под рукой Марго, лошадь вздыхала, втягивая ноздрями причудившийся запах — молока, свежей травы и земли, взрытой лошадиными копытами. Запах детства. Лошадь переступала неуверенно с ноги на ногу, как будто на мгновение они снова становились неловкими голенастыми ногами жеребенка — и с этого самого мгновения больше не боялась. Потому что с этих пор Марго пахла для нее не волком, — а молоком и луговой травой — вкусным запахом давно прошедшего и почти забытого такого короткого, жеребячьего детства.

Раньше лошади ее боялись… Раньше. А теперь?…

— Ну, пойдем, — сказала Марго лошади. И подобрала повод, теплый от рук все еще стоящего напротив Анджея.

Он смотрел ей вслед.

Мальчик, который когда-то давно протянул ей руку.

Марго так и запомнила это — на долгие-долгие годы — рука, которая тянется к ней сквозь камни, грязь, крики, боль, страх — слишком широкая и мозолистая для мальчишки ладонь, твердые пальцы, грязные ободки под ногтями. «Ты это…не бойся меня, а?» Теплая, уютная ладонь, внутри которой было так хорошо замершим насмерть пальцам Марго. Мальчик, который спас ей жизнь. Мальчик, который много лет назад вот так же смотрел ей вслед, когда она уходила по садовой дорожке к дому. И она вот так же тогда чувствовала его взгляд — теплый и спокойный, как и его рука…как будто его взгляд продолжал поддерживать ее — чтобы она не споткнулась и не упала в темноте…

Марго захотелось было обернуться — на секунду — но она сдержалась. Так же, как и много лет назад, тогда в тонущем в сумерках, парке…Или, тогда она все-таки обернулась? — и разглядела маленькую фигурку за узором высокой ограды — бледное пятно лица, пальцы, уцепившиеся за толстые черные железные прутья… Иначе, откуда бы ей это помнить — про лицо за оградой, про то, как он смотрел — как будто продолжая поддерживать своим взглядом маленькую девочку, которую он спас от стаи одичавших человеческих зверенышей… Его взгляд — такой же, как и тогда…

Марго вздрогнула — как будто из сердцевины солнечного августовского утра, внутри которого она вела свою начищенную до блеска золотобокую добродушную лошадку, неожиданно дохнуло холодным ветром. Ветром из стылого весеннего вечера, страхом, болью, воспоминанием о камнях, вспарывающих кожу, о криках детей, бросающих эти камни…

Как будто это летнее утро (впереди — теплый день, прогулка с Владиславом, его нежные руки, его смех), на самом деле было просто нарисовано на яичной скорлупе — и скорлупа вдруг треснула (пригревшемуся цыпленку пора наружу?) — а там, снаружи оказалось то, что было и раньше.

То, что было всегда.

Темнота и холод. Одиночество и боль. Камни, до поры до времени зажатые в детских кулачках.

Или уже — во взрослых?

Озноб щекотал ей спину и заморозившийся — как будто покрывшийся коркой льда — затылок. Ей хотелось обернуться. И встретить взгляд мальчика, который много лет назад спас ей жизнь. Отогрел ее исцарапанную окоченевшую ладонь в своей — большой и теплой.

Вместо этого Марго зажмурилась. Чтобы не видеть примерещившейся ей трещины — в сердцевине этого утра, которое только что так радовало ее. Какая разница — что там, за этой трещиной? Маленькая девочка, которую дети едва не забили камнями насмерть — какое отношение она имеет к теперешней Марго? Теперешняя Марго идет по теплой, залитой солнцем дорожке (той самой?); и, слушаясь ее руки, выгибает тонкую шею золотистая лошадь, нетерпеливо пофыркивая в предвкушении прогулки… и впереди — прогулка, и Владислав, и его влюбленные глаза — целый яркий и теплый день; и завтра — тоже еще один день, и, наверное — послезавтра… потому что еще так много времени — до осени… Какая разница, что там (за осенью?) — за этой трещиной, которая неожиданно оскалилась на Марго — из-за теплой безмятежности сегодняшнего дня?

Марго перевела дыхание, осторожно открывая веки — и сейчас же прикрывая их на секунду — уже с улыбкой. Солнце брызнуло ей в глаза и почти ослепило ее. Какая разница? Эта маленькая испуганная девочка, которая много лет назад шла в темноте по этой самой дорожке к ненавистному дому — разве она имеет какое-то отношение… Разве Марго могла когда-то быть этой маленькой девочкой? Теперешняя Марго — веселая, счастливая, влюбленная — яркая бабочка, давным-давно растерявшая где-то обломки своего тусклого кокона, раньше туго пеленавшего ее легкие крылья. «Кто я?» — подумала Марго — испуганно и торопливо — стараясь ускользнуть, увернуться от этой мысли, раньше так сильно пугавшей ее. Она не хотела об этом думать. Она не хотела смотреть на черную трещину — в своем золотом лете. Она не хотела оборачиваться.

И она так и не обернулась.

Как будто и не на кого было оборачиваться.

Как будто никого не было там, позади.

Ни маленькой девочки, которую сверстники едва не забили насмерть камнями; ни мальчика, который спас ее, а теперь, много лет спустя, опять смотрел ей вслед; ни старухи, ни волка…Ни волка… Марго почти физически чувствовала, как они все смотрят ей вслед — вместе с повзрослевшим Анджеем, который когда-то давно протянул ей свою руку… «Ты это…не бойся меня, а?»

Марго не обернулась.

Впереди, где дорожка поворачивала к дому, огибая разросшийся сиреневый куст, стоял Владислав рядом со своей лошадью. Рыжая лошадка Марго мотнула головой, нетерпеливо вырывая повод из рук свой хозяйки, и тоненько приветственно заржала; гнедая кобыла Владислава ответила отрывисто и сдержано.

Владислав махнул рукой, Марго улыбнулась ему в ответ и ускорила шаг.

Пан Владислав

…Он ускорил шаг. Споткнулся о верхнюю ступеньку лестницы, едва удержался на ногах, судорожно схватившись за перила. Перевел дыхание, чувствуя, как тяжело и как будто неохотно ворочается сердце — мол, ну куда спешишь, старый дурень? Он разозлился. Выпрямил сгорбленную спину, развернул плечи, и лестница сама услужливо бросилась под ноги — а вот не изволите ли, светлый пан, домчу, в лучшем в виде, только каблучком стукните… Первый пролет преодолел в один миг, легко перескакивая через ступеньки — как нетерпеливый юноша, торопящийся на свидание. А не старик.

На повороте пан Владислав задержался, огладив ладонью изгиб перил. Метнул взгляд