- Войны третий год уже нет, а в Петрограде все тот же голод и холод... Город словно отрезан от страны - мятежи, продразверстка, село вымирает, пайки урезают в двадцатый, наверное, раз, - рассказывал Сергей Адамович. - Там страшно. А у вас тут благодать. Да что я говорю - вы сами должны помнить. Вы ведь только два года оттуда. А там до сих пор - в квартирах вши, антисанитария, книгами топят печи... Где еще остались книги... Деревянные дома разбирают на дрова. Пока был без назначения, мы с женой едва не опухли с голода - спасибо братец ваш, Игорь Михайлович, надоумил меня приехать сюда на спасение... И жене будет паек от Наркоминдела в мое отсутствие.

Колбасьев преувеличивал роль Игоря Рейснера в своем назначении в Кабул. О полученных им предписаниях Сергей Адамович предпочитал помалкивать. Ну не рассказывать же о том, что в Наркоминделе героя революции, Раскольникова, считают подозрительным, да и саму Ларису Михайловну не жалуют! Колбасьев испытывал искреннюю симпатию к красавице-Ларисе и намеревался в самом лучшем виде представить ее поступки в своих донесениях. Зато полпред Раскольников ему явно не понравился, и не только по службе. Резок, несдержан, что совсем не подобает дипломату, настроил против себя английского посла, на дипломатических приемах ведет себя, как в былые времена на флоте - чуть что едва ли не револьвер из кобуры! И притом замечено, что советский полпред имеет обыкновение пить коньяк в сомнительной компании французского атташе. Темы разговоров, которые ведут при этом два дипломата, пока не выяснены. А жаль...

На одном из приемов у эмира Колбасьев переводил резкие заявления Раскольникова, а потом не сдержался, вступил с полпредом в спор при иностранных послах. Этого Федор Федорович не простил: отчитал переводчика при посторонних, и в полпредстве не остановился, добавил - приложил зарвавшегося "сексота" как следует! Спасла Сергея Адамовича Лариса - прибежала в кабинет к полпреду и буквально растащила дерущихся: Колбасьев был слабее и явно проигрывал. За это, а также за свинцовые примочки, с сочувствием наложенные нежными ручками на подбитый глаз, Колбасьев был сестре доброго друга Игоря безмерно благодарен и в регулярных отчетах в Наркоминдел отзывался о Ларисе Михайловне крайне лестно. Это до некоторой степени поправило пошатнувшуюся репутацию Ларисы в среде наркоминдельских товарищей, которые решили обратить особенное внимание не на жену, а на мужа. И действительно - товарищ Раскольников для выполняемой им дипломатической миссии не годится. Что было хорошо на Гражданке, не годится теперь, когда Советской России нужно устанавливать дипломатические отношения с зарубежными странами. В сложившейся непростой международной обстановке, когда партия признает, что иностранный пролетариат еще недостаточно подготовлен к восстанию, едва ли стоит грозить послам империалистических держав мировой революцией. О походе в Индию в Наркоминделе, похоже, крепко забыли.

Проект "мирового пожара", исходивший от товарища Троцкого, явно прогорел. Пожар местного значения планировался, правда, в Германии, где были сильны традиции классовой борьбы. Но от идеи спасения от ярма британского колониализма темных и слабо знакомых с идеями пролетарской революции народных масс Индии, одурманенных кастовой пропагандой и опиумом, пришлось временно отказаться. Так что с британским послом следовало вести себя осторожно - что и делал товарищ Колбасьев с помощью более чем свободного перевода. Рубленые фразы Раскольникова переводчик превращал в обтекаемые речи на прекрасном английском языке.

- Колбасьев, что-то не то переводишь! - после этого выговаривал переводчику Раскольников. - Ты что там британцу плетешь? Стишки собственного сочинения? Не забывай, я тебя понимаю и насквозь вижу. Пока я у "ростбифов" в военном плену жидкий "поридж" жрал, я их собачьему лаю выучился лучше, чем тебе кажется! ...Ты глазенки-то смири, и бирюлькой своей не сверкай на меня, я не баба. Еще разобраться надо, заслужил ты Боевое красное знамя или нет!

Но тут появлялась Лариса, бесцеремонно вмешивалась в процесс наведения флотской субординации и уводила Сергея Адамовича в сад - читать стихи на заветной скамейке. "Припоэченный" уходил под руку с супругой полпреда от греха подальше, а Федор Федорович звал к себе Семена Лепетенко с его флягой виски, вспоминать о прежних временах, когда все было по-другому... Враги - у стенки, расстрельный наряд выстроен, обоймы в патроннике, жена - боевая подруга, а товарищ Троцкий - опора и защита.

- Товарищ Федор, - по-дружески прямо советовал Раскольникову Лепетенко. - Я бы, на твоем месте, присмотрел за женой и этим переводчиком! Дождешься - фурага на рога не влезет!

- Семен, язык придержи, - пояснял Лепетенко его место Раскольников. - Я не могу запретить супруге общаться с сотрудниками миссии. Там все чисто. Стишата почитывают... Пойди послушай, если такой бдительный.

- Обижаешь, Федор, - не совсем твердо отвечал Лепетенко, прихлебывая из горлышка. - Поймешь: для тебя стараюсь, да поздно будет... И пойду! Послушаю, какие такие стишата... Нам не привыкать...

- Иди, - обреченно махал рукой Раскольников, - Ладно уж, потом мне расскажешь... Э, флягу куда поволок?!

Напившись, Федор ронял тяжелую и мутную голову на покрытый зеленым сукном стол. Ему было на удивление все равно. Лепетенко нетвердым шагом выходил в сад, на звук рифмованных слов, которые были ему глубоко чужды и неинтересны:

Лепетенко подходил к странной паре, старательно делая вид, что закуривает. Искоса, пьяным взглядом смотрел на Ларису Михайловну и толмача, который предусмотрительно замолкал при его появлении. Потом Семен возвращался к полпреду, докладывать.

-Слышь, Федорыч, - говорил он Раскольникову. - Действительно стишки читает. Что-то про серафимов и ангелов... Не пойму, духовное что ли? Как таких в органах терпят? Про Африку ерунда какая-то, что к ней ангелы приставлены... Или "архангелы"... Это уже про жандармов, значит... Такое мое мнение.

- Так это он Лариске ЕГО стихи читает! - скрипел зубами Раскольников. Стучал кулаком по столу от бессильной злости, разливал чернила и виски.

- Чьи, Федорыч? - непонимающе спрашивал Лепетенко, подхватывая падающую флягу, - Вот засада! Пустая...

- Да белогвардейца одного, тоже поэтишки, с которым до меня путалась, сучка богемная, - стонал Раскольников. - В Питере его к стенке прислонили, а он мне до сих пор жизни не дает! Ненавижу... Мог бы - еще раз его убил...

- Ты чего, Федор, сам его приложил, беляка этого? Или поспособствовал? - как бы невзначай интересовался Лепетенко, даже в пьяном виде не упускавший случая залезть в прошлое начальника (пригодится!).

- Поспособствовал... А мог бы - сам в расход вывел! Не до того тогда было. Кронштадская буза только прошла, тишком сидел.