Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2) Но мало этого. Эйдос, или предметная сущность, заключен в себе, осмыслен в себе, выражен в себе. Он выражен сам в себе и сам для себя. Не значит ли это, что он выражен и для всего иного? Конечно, значит. Если бы предметная сущность была выражена только сама в себе и сама для себя, то никакое человеческое слово не могло бы и коснуться этой сущности. Она пребывала бы непознаваемой и неименуемой. Но сущность является не только себе, но и иному. И вот – новое диалектическое сопряжение: сущность и – выражение ее для иного, или энергия сущности. Сущность заново оформляется в материи, в физической, физиологической и психологической материи. Смотря на это новое оформление, мы видим, как выражается предметная сущность в ином и для него. Но тут-то и необходима диалектическая четкость мысли. Конечно, когда предметная сущность слова, или эйдос, смысл вещи, попадает в мой психический мир, я всячески переделываю и искажаю этот эйдос. Одни его моменты я вижу хорошо, другие – плохо, и т.д. Но в каждом случае такого искажения или вообще изменения слова в моей психике предметная сущность его необходимым образом должна оставаться неизменной, чтобы все эти изменения относились именно к одному и тому же предмету, а не ко многим, и чтобы тем самым не был утерян и самый предмет слова. Итак, эйдос слова не меняется, несмотря ни на какую изменчивость психики. Но тут же и ясно, что раз налицо и неизменный эйдос, и измененное его качество, то в слове как психическом факте должно быть налично и то, и это и должно быть связано нерушимой связью единства, вернее, единичности. Другими словами, я вижу, произнося и переживая слово, во-первых, предметную сущность слова как адекватно понятую, во-вторых, предметную сущность слова как понятую в специальном смысле, в том смысле, какой связан с теми или другими условиями места и времени. Вот я и понимаю, если я грек, истину как незабываемое, и если я римлянин – как предмет веры и доверия. Это значит, что в слове дано то или иное выражение предметной сущности слова, эйдетическая энергия сущности того, что дано в слове. Выражение, стало быть, есть соединение эйдоса вещи с тем или иным меоном, в который он попадает. В результате такого соединения, по общему диалектическому закону, мы получаем смысловое становление эйдоса в меоне, или энергию сущности. Имея слово как энергию сущности вещи, я могу видеть уже выраженную, понятую мною вещь, понятую или адекватно (это мы называли раньше идеей слова), или с той или другой степенью адеквации (наша ноэма), причем между тем и другим может быть дано бесконечное количество разных оттенков. В этом и заключена диалектическая тайна понимания.
3) Мы, следовательно, получили понятие энергии сущности вещи в слове. Со всей точностью предстоит это центральное понятие, характеризующее подлинную природу слова, – в противовес обычной неразберихе, какая царит в исследованиях о форме, «внутренней форме», «значении», «представлении» и т.д. в слове. С двух сторон это понятие должно быть четко отграничено, со стороны самой объективной вещи и со стороны субъективно-психологического факта слова. Первое: 1) энергия сущности вещи отлична от самой вещи, как и эйдос был отличен у нас от вещи (энергия ведь и есть полнота понятого эйдоса и смысла вещи), но она же и 2) тождественна с вещью, ибо иначе она не была бы энергией сущности вещи и не имела бы к последней никакого отношения; следовательно, 3) энергия сущности вещи, вещи – фиксируемой в слове, неотделима от самой сущности вещи и потому есть сама вещь, один факт с нею, но – отлична от самой сущности вещи, и если энергия сущности есть сама сущность, то сущность не есть энергия сущности. Второе: 1) энергия сущности вещи, данной в слове, отлична от произносимого, переживаемого и вообще тварного, меонального слова, составляя различный с нею факт (один факт – сущность со своими энергиями, и другой факт – тварный меон со своими энергиями), и потому имяначертание и имязвучие по факту – не сущность вещи и не энергия ее; 2) энергия сущности вещи, данной в слове, тождественна с произносимым, переживаемым и вообще тварным словом – в моменте энергийности, осмысленности (два разных факта – вещь и мое слово о ней – имеют один и тот же смысл, одну и ту же выраженность, энергию); 3) следовательно, энергия сущности вещи, фиксируемой в слове, представляет собою иной факт в отношении к слову как физико-физиолого-психологическому факту, тождественный, однако, с ним по энергии, имени и смыслу. Как бы моя ноэма ни была далека от истинной энергии вещи, все-таки, покамест эта ноэма есть ноэма именно этой вещи, я должен сказать, что я своими словами и наименованиями по факту различествую с именуемой вещью, но по смыслу, по имени, по энергии, смысловому образу, выражению я хоть в каком-нибудь одном мельчайшем пункте, но обязательно абсолютно тождествен с именуемой вещью. В этом залог моего общения с нею. Энергия сущности, имя, тождественна с сущностью по факту и отлична от него по смыслу. Тварь, физико-физиолого-психологическая природа энергии сущности, имени, различна с именуемой сущностью и своим именем, с энергией сущности по факту и тождественна с ними[40] по смыслу.
Я называю этот карандаш карандашом. Что это значит? Это значит: а) я и карандаш – два разных факта; я – не карандаш, и карандаш – не я. По факту – это два разных факта. b) Но если бы это было только так, то я никогда не смог бы вступить ни в какое общение с этим карандашом; я не мог бы понять, что это – именно карандаш, и никаким образом не