«Жид правит в Москве

«Когда начнется, так сказать, всеобщее окисление, прибудет много жида и начнется жидовское царство» (Ф. М. Достоевский).

Поздняя осень в Москве. 1940 год. Я иду по Страстному бульвару. Резкий ветер срывает с лип последние листья и гонит их по улице. В наступающих сумерках особенно грязными кажутся давно не ремонтированные уродливые кубы домов. Невысокие клочкообразные облака наводят тоску и уныние.

Около памятника Пушкина сворачиваю на Тверскую и иду по направлению к «Гастроному № 1». На минуту задерживаюсь около газетного киоска и спрашиваю, была или нет «Вечерка». «Вечерки» часто не было. Киоскерша настойчиво предлагает купить «Большевик», «Спутник агитатора» или, по крайней мере, журнал «Партийное строительство», кипами валяющиеся на прилавке. Я быстро спрашиваю, кому нужны эти грязные, рекордно лживые листки?

Окало «Гастронома № 1» я вижу женщину в старом, заплатанном крестьянском полушубке с грудным ребенком на руках; рядам с ним сиротливо жмется к стене мальчик лет восьми в драном, вероятно, отцовском, пиджачишке, с длинными космами давно не мытых и не чесаных волос, красными от холода маленькими ушами. У ног мальчика лежит грязная кепка и в ней несколько медяков. Мальчик плачет, дрожа от холода. Сквозь частую зубную дрожь до меня доносятся слова:

— Граждане, пожертвуйте, кто сколько может.

В этот момент из дверей магазина медленно выплывает жирная жидовка в дорогам каракулевом манто, держащая в руках пакет, перевязанный розовой ленточкой. За Хайкой семенит кривыми ножками десятилетний Мойша. На ходу Мойша чистит апельсин. Увлеченный процедурой чистки апельсина, Мойша натыкается на крестьянского мальчика, падает и топчет ногами его кепку: медяки со звоном рассыпаются по грязному тротуару. Хайка истерически взвизгивает:

— Мишель, иди сюда. Дай, я тебя отряхну. Сколько раз я тебе говорила: будь осторожен, ведь от соприкосновения с этими грязными мальчишками можно получить любую заразу. Ой, не дай бог, на тебя нападет чесотка или лишай!

Пока Хайка старательно отряхивает пальто Мойши, он медленно жует толстыми губами апельсиновую дольку, роняя на тротуар корки. Затем Хайка и Мойгиа удаляются.

Мальчик-нищий, успевший подобрать медяки, наклоняется, схватывает апельсинную корку, разрывает ее пополам, засовывая одну половину себе в рот, а другую отдавая матери. Женщина автоматически откусывает кусок апельсинной корки, жует ее, смотря на прохожих своими глубокими, полными скорби и отчаяния глазами. О, эти глаза русской женщины, в которых читаешь и боль, и мучение, и страдание, и покорность жестокой судьбе.

Сердце мое наполняется страшной горечью и обидой, кровь стучит в жилах. Вот она передо мной, растерзанная и нищая, разоренная колхозами — дьявольской жидовской выдумкой — русская женщина, обреченная со своими малолетними детьми на голод и нужду. И кто же выбросил ее на улицу, кто заставил ее подбирать апельсинные корки, роняемые прохожими, чтобы не умереть от голода в социалистическом раю рабочих и крестьян.

Милая русская женщина! Я знаю, что сердце твое чует правду; ты знаешь, что виновником всех твоих бед и несчастий является жид, завладевший Россией, жид, разоривший деревню и обрекший ее на вымирание, жид, сковавший рабочих сатанинской стахановской цепью, жид, обрекший служащих на вечное дрожание перед часовой стрелкой. Но ты, как и я, не можешь сказать ни слова громко о жиде, ибо тотчас налетят всякие Мойши и Борухи, схватят тебя, разлучат с детьми и сгноят вас в сибирской тайге.

Великим провидцем был Федор Михайлович Достоевский, когда писал следующие строки:

«Ну, что, если бы это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы восемьдесят миллионов — ну, во что превратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они сравняться им с собой в правах? Дали бы молиться среди них свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем?» (Дневник писателя», стр. 93).

И вот на наших глазах произошло страшное дело. Кучка жидов, воспользовавшись смутой в октябре 1917 года, захватила в России власть, выпустила своих соплеменников из тюрем и, омочив белые полотнища в крови русских рабочих и крестьян, стала беспощадно истреблять мирных русских граждан. Жидовские громилы, распевавшие песню «Швобода, швобода для всего народа», врывались в квартиры ничем не повинных русских людей и вырезали целые семьи.

В столице советской Иудеи — Москве к 1941 году количество жидов увеличилось в пять раз против 1926 года и превысило полмиллиона человек. За 45 лет количество жидовского населения в Москве возросло почти в 80 раз. Завладев сердцем России, жиды превратили первопрестольную столицу в город грязных гешефтмахеров. Они осквернили русскую святыню — Кремль, воздвигнув на башнях кровавые звезды — символ жидовского владычества над миром.

Величайший памятник русского религиозного зодчества — Храм Христа Спасителя был снесен по жидовскому приказу с тем, чтобы на его месте построить дворец советов — вавилонскую башню, к которой, по мысли жидов, должны были стекаться «гои» со всего мира для поклонения статуе Ленина.

Кто сидит сейчас в кремлевских дворцах? Кто посылает миллионы русских рабочих и крестьян на верную линию гибели, организованную германским командованием? Кто заинтересован в дальнейшем продолжении войны и пролитии русской крови?

Жиды и только жиды! Безумный Джугашвили-Сталин, задумавший со своим тестем Лазарем Кагановичем и другими жидами — Мехлисом, Литвиновым, Финкельштейном и с Молотовым, женатым на еврейке Жемчужиной — покорить весь мир, мобилизует всех лиц мужского пола от 14 до 55 лет и посылает их в кровавую мясорубку. Им наплевать на то, что в советской России народ гибнет от голода, что сотни тысяч бездомных и лишенных крова русских женщин и детей умирают в снежных степях Поволжья и Урала. Для непокорных и сопротивляющихся ожидовевший НКВД имеет свинец и тюрьмы. Жиды, напротив того, радуются, чем больше гибнет на фронтах русских людей, тем для них лучше: ведь своих Мойш и Хаймов они приберегают в тылу. Спросите пленных, виделили они когда-нибудь хоть одного жида в окопе? Таких случаев почти не бывало. Правда, встречаются жиды-политкомиссары, но те никогда не появляются на передовых позициях, а чинят суд и расправу за несколько километров от линии огня.

В то время, как русские люди, подстегиваемые плеткой жида-пшиткомиссара, умирают «за швободу для всего народа», Мойши и Хаимы спокойно сидят в московских ресторанах и поднимают бокалы с шампанским «за победу великого русского оружия».