уменьшить склонность еврейского народа к многим занятиям, которыми они во всех странах мира вредят цивилизации, порядку и общественной жизни»[343].

В этих строках довольно отчетливо изображены обстоятельства, вызвавшие еврейский вопрос и верный на него взгляд Наполеона I. Конечно, во всем этом нет ничего нового. Здесь только изображена та грустная картина, которая повторяется почти на каждой странице еврейской истории. Но важно лишь то обстоятельство, что средства, которыми защитники иудейства всегда успевали затемнить настоящий вид этой картины, на этот раз оказались непригодными.

Возьмем пример. Когда коренное население обширной России, населяемое также и евреями, освободилось от крепостного права, а жизнь ее сословий еще не нормализовалась от беспорядков польского восстания 1863 г., тогда еврейский вопрос не замедлил и здесь явиться почти в том же виде, в каком мы сейчас его видели во Франции. Со всех сторон раздался ропот: евреи обирают, эксплуатируют все прочие сословия; они завладели живым капиталом страны и всеми почти домами ее городов и местечек; они захватили в свои руки торговлю и низвели ее до нижайшей степени мелкого торгашества; они вытеснили иноверных ремесленников и до безобразия довели ремесленный промысел и т. д. — все эти обвинения громом раздались по всему пространству нашего отечества и в 1866 г. еврейский вопрос обратил на себя всеобщее внимание. Но тут же сами евреи, а с ними вместе и многие либералы, не опровергая самих обвинительных фактов, сейчас же пустили в ход обыкновенные громоотводы: «Дайте евреям эмансипацию, и они перестанут жить исключительно для своего сепаратного, заколдованного царства; распространите между ними русский язык, старайтесь их акклиматизировать, разредите их по всему государству, чтобы они не были так плотно скучены — и все пойдет на лад. Тогда не только еврейского вопроса, но и самих евреев не будет; они станут истыми русскими Моисеева закона»[344]. Все эти возгласы пользуются у нас до сих пор доверием и затмевают сущность вопроса, представляя его в превратном виде[345]. Но при Наполеоне I они никак не могли иметь места. Вопрос об эмансипации евреев во Франции был давно решен революцией 1789 года. Трехцветное знамя революции нарекло евреев истыми французами Моисеева закона и дало им полную равноправность. Пускать в ход речь об акклиматизации евреев тоже было излишне. Это давно уже совершилось, так сказать, действием общего закона. Если какая-либо господствующая нация материально и нравственно сильна и сознает эту силу, то живущий в ее среде иноплеменный элемент непременно ею будет поглощен, по крайней мере относительно внешнего образа жизни. Повинуясь этому закону, внешняя жизнь евреев во Франции давно уже сложилась на французский манер: языком, костюмом и пр. они давно были уже истыми французами. Сгущенность евреев тоже не могла подать повод к появлению еврейского вопроса, так как евреев во Франции насчитывалось тогда не более 60 000 жителей. Благодаря приведенному обстоятельству Наполеону I удалось не заблуждаться по крайней мере насчет места, в котором кроется болезнь иудейства, и насчет настоящего ее имени.

Из аргументов Наполеона по еврейскому вопросу видно, что, по его взгляду, отношения евреев к французам, составляющее грустное и исключительное между французскими разноверными и разноплеменными гражданами явление, проистекают от того, что евреев связывают с коренным населением только внешние, искусственные, слабые узы — язык, костюм и гражданские права, но кровью, достоянием и семейным бытом они, как народ избранный, всегда образуют совершенно отдельный, по их убеждению аристократический мир, в который неизбранным по крови доступа нет. Таким образом, отношение евреев к туземному населению вытекает прямо из самого иудейства: из аристократического взгляда еврея на остальное плебейское человечество. Чтобы уничтожить источник, порождающий это зло, Наполеону показалось необходимым очистить тот полный, свободный и естественный путь к ассимиляции евреев с французами, которым другие иноверные и иноплеменные элементы: немцы, итальянцы, испанцы и прочие живущие во Франции народности ассимилируются с коренным населением вместе. Для достижения этой цели Наполеон составил план к преобразованию внутреннего быта евреев и надеялся привести его в исполнение посредством раввинов, которых он считал еврейским духовенством.

Не усматривая необходимости для цели нашей книги изучать все то, что Наполеон думал сделать — но не сделал, мы не станем здесь вдаваться в подробности его плана, а вскользь только скажем, что требования его не выходили ни на шаг из границ умеренности, гуманности и справедливости.

В плане своем Наполеон домогался лишь того, чтобы евреи признали французов точно такими же, себе равными во всех отношениях, достойными согражданами, какими французы признают евреев; чтобы французы были евреям братья, с которыми можно вступать в семейное родство чрез смешанные браки. Или еще вернее и короче: Наполеон домогался лишь того, чтобы евреи признали за французами человеческие права, чтобы они в своей среде дали французам равноправность.

Повторяем, что с общечеловеческой точки зрения план Наполеона относительно гуманности и справедливости вполне соответствовал всем условиям общечеловеческой цивилизации, а как орудие для ослабления внутренней силы обособленного царства евреев, казалось бы, план этот был достоин великого своего автора.

Но все это лишь с точки зрения общечеловеческой, с еврейской же, как мы увидим ниже, дело представилось совершенно в другом виде. Сила, однако же, говорят, не в проекте, а в осуществлении его. Тут-то зоркий законодатель, к сожалению, очутился в совершенно темной для него области, по которой он бродил ощупью и, кроме промахов, ничего совершить не мог. Тут Наполеон действовал по соображениям, вытекающим из упомянутого ошибочного понятия о значении раввинов, вследствие чего, сам того не подозревая, он в средствах, предпринятых против еврейства, придал ему еще новую, неодолимую силу.

Считая раввинов полновластными хозяевами в делах еврейской религии и надеясь осуществить свой план посредством их духовного авторитета, Наполеон прежде всего счел нужным позаботиться об организации и увеличении раввинской власти. Для достижения этой цели он в 1806 г. учредил в Париже Синедрион из 71 раввина по образцу древнего Иерусалимского. Евреи, думал Наполеон, встретят в этом трибунале ту высокую духовную беспредельную власть, которой они беспрекословно должны подчиняться по требованиям ими исповедуемого талмудического закона. Для правильного же отправления этой власти по всей Империи скоро были учреждены провинциальные консистории с дисциплинированною раввинскою иерархиею.

И вот, окончив свою предварительную работу и запасшись самым благонадежным, по его мнению, орудием, властелин Франции, которому в то время все беспрекословно покорялось, надеялся уже увеличить свою славу бессмертным венцом реформатора иудейства. Но эта светлая надежда жила недолго: скоро настало время, когда она погасла и рассеялась как дым. Однако же не следует думать, что раввины или Синедрион позволили себе перечить делу или оказывать неповиновение требованиям сильного повелителя. Напротив,