Распутин понял и не заикался о своих симпатиях к Витте.

Но когда у Аликс своего мнения не было, наступало его время. Вступала в свои права русская практика ХVIII века — действовать через царского фаворита… И если Распутин не мог «протолкнуть» Витте на пост премьера, то повлиять на назначение нового министра финансов, совершенно безразличного царице, мужик сумел.

В то время около него появляются банкиры. С ним знакомится Петр Барк — типичное дитя молодого русского капитализма.

43-летний крупный чиновник министерства финансов ушел в директора-распорядители Волжско-Камского банка и щедро использовал на этой должности свои правительственные связи. Затем, оставив службу в банке, вернулся к государственной деятельности. При Коковцове он стал товарищем министра торговли и промышленности. Используя ситуацию вокруг премьера, Барк и стоявшие за ним банкиры начинают завоевание министерства финансов.

Как показал Филиппов в «Том Деле»: «Падение Коковцова, весьма осторожного политика в области финансов, обнаружившего чрезвычайную твердость и самостоятельность в отношении банков, было выгодно банкирам».

В январе 1914 года премьером стал Иван Логгинович Горемыкин, 75-летний старик, «Старче», как называл его Распутин. Начинается излюбленная российская политика контрреформ — отказ от столыпинских преобразований. И когда начала обсуждаться кандидатура нового министра финансов, Распутин тотчас заговорил о «хорошей душе» Барка и его способностях. Аликс передала Николаю «размышления Нашего Друга» о Барке.

Царь мог только подивиться настойчивости Распутина в деле, в котором мужик так мало смыслил — объяснить это можно было только «наитием свыше»… Барк был назначен министром финансов.

Так в первый раз с подачи Распутина происходит назначение уже не на церковную должность, но на государственную. Причем произошло не просто назначение нового министра — произошла революция, суть которой Распутин не понял. Он знал лишь, что теперь деньгами распоряжается «наш»… На самом деле рухнула политика, которую проводил Столыпин, а за ним Коковцов. Финансами полуфеодальной страны начинают заправлять банки через своего ставленника.

Филиппов, сам будучи банкиром, знавшим эту кухню изнутри, пояснил в «Том Деле»: «Барк… дал обязательства банкам… Начинается широкое субсидирование из государственных средств частных банков, якобы для поддержки промышленных предприятий… в то время как средства употреблялись заправилами банков на скупку биржевых ценностей и для игры на понижение, что будет особенно опасно в первый период войны…»

Но вернуть Россию к замороженному состоянию, к безгласному покою времен Александра III, у Горемыкина не было ни сил, ни способностей. Однако он был в самых «послушливых» отношениях с Аликс, принимал «Божьего человека» и внимательно читал бесконечные записки, которые Распутин присылал с просителями: «Дорогой божий старче выслушай их помоги ежели возможно извиняюсь грегорий».

Филиппов рассказывает в «Том Деле», как пьяный Распутин звонил Горемыкину прямо на квартиру с очередным «прошением». И российский премьер «извинялся за невозможность принять Распутина, говорил, что жена его опасно больна, а Распутин заплетающимся языком его успокоил: „Старуха скоро выздоровеет“…»

И ведь выздоровела!

Отношения Зинаиды Юсуповой с Царской Семьей становились все напряженнее — между ними был Распутин.

В ноябре 1913 года она писала сыну об обеде в Ливадийском дворце: «Меня посадили за царским столом, а во время танцев позвали сидеть рядом с хозяйкой, которая меня поздравила и много говорила о вас обоих (о Феликсе и Ирине. — Э. Р.). Несмотря на показную любезность, разговор был сухой, и видно было, насколько я ей не мила. Он (царь. — Э. Р.) отделался улыбками, рукопожатьем, но ни слова не сказал. Толстая (Вырубова. — Э. Р.) на правах пятой дочери, так себя и держит. Черные сестры (черногорские принцессы. — Э. Р.) ходят, как зачумленные, никто из царедворцев к ним не подходит, видя, что хозяева их вполне игнорируют…»

Царь любил играть в теннис. Осталась даже кинопленка — весточка из исчезнувшей Атлантиды — Николай на корте. 11 ноября он сделал запись в дневнике об игре с будущим мужем свой племянницы. И добавил фразу: «Он лучший игрок в России, есть чему поучиться у него». (Должны же быть у этого явно невоенного красавчика хоть какие-то достоинства!)

22 декабря великая княгиня Ксения оставила в дневнике обычную запись матери о помолвке дочери: «Дай Бог им счастье в любови… Не верится, что это Ирина выходит замуж!»

Свадьба состоялась на «вражеской территории» для Аликс — у вдовствующей императрицы. Венчались в церкви Аничкова дворца. 9 февраля 1914 года царь записал в дневнике: «Аликс и я с детьми поехали в город в Аничков на свадьбу Ирины и Феликса Юсупова. Все прошло очень хорошо. Народу было множество».

Два автомобиля в сопровождении конвоя привезли из Царского Села новых родственников Феликса — Ники, Аликс и девочек.

Ирина приехала во дворец раньше жениха. Миниатюрная красавица была в платье из белого атласа, расшитого серебром, с длинным шлейфом. Диадема из горного хрусталя с бриллиантами поддерживала кружевную вуаль. Опасная деталь — диадема эта принадлежала когда-то Марии Антуанетте…

Появился и жених, облаченный в черный редингот с шитыми золотом воротником и отворотами. И тут же… застрял в старом, работавшем с перебоями лифте. Так что вся Семья, включая императора, предприняла отчаянные попытки, чтобы освободить засевшего между этажами жениха. Пока добрый Ники и девочки помогали, Аликс молча наблюдала.

В этом беспомощно застрявшем дворцовом лифте было что-то жуткое — как и в диадеме французской королевы…

Во время свадьбы Зинаида и царица не разговаривали. Юсупова была «не наша»…

Аликс уже разделила всех окончательно — на «наших» и «не наших». «Наши» — те, кто любят Распутина. «Не наши» — весь круг Елизаветы Федоровны, московская аристократия, большая Романовская семья, петербургский высший свет, думцы, великий князь Николай Николаевич и окружавшая его военная аристократия, бывшие союзники мужика — правые монархисты…

«Не наши» — это почти все. И против всех — она, Подруга и Ники. Три отважных мушкетера.

До начала Первой мировой войны оставалось несколько месяцев. И ровно три года — до падения империи.

Родители освободили Феликсу левую часть бельэтажа во дворце на Мойке. «Я сделал туда отдельный ход и произвел необходимые изменения. Справа находились парадные комнаты — бальный зал с колоннами из желтого мрамора, в глубине которого аркады открывали зимний сад, гостиная с обоями сапфирового цвета, с картинами и гобеленами… Все в стиле Луи 16-го».

Все в стиле короля, которому отрубит голову революция…

«Направо от вестибюля я устроил себе временное жилище на случай, когда буду приезжать один в Петербург. Одна из дверей открывалась на потайную лестницу, ведущую в подвал… Я хотел устроить в этой части подвала салон в стиле Ренессанс. Работы едва закончились, когда разразилась революция, и мы никогда не пользовались жильем, которому отдали столько стараний…» — вспоминал Феликс Юсупов.