Мариетта побледнела. Нервным движением она поправила пояс, словно это могло помочь ей чувствовать себя увереннее, и взяла сумочку.

— Хорошо, поскольку ваш трибунал признал меня виновной, думаю, для меня больше нет здесь места. Я пришла сюда поболтать о чем-нибудь другом, чтобы отдохнуть от тех вещей, которые отравляют нам жизнь, но вижу, что вы такие же нудные, как и друзья моего мужа.

— Подожди, — вмешалась Сара, увидев в глазах Мариетты слезы. — Давайте прекратим ссориться и говорить глупости. Я не хочу, чтобы между нами возникла неприязнь. На то мы и подруги, чтобы помогать друг дружке в трудные минуты.

— Если канцлером станет Гитлер, ты можешь попрощаться со своими арийскими друзьями, — иронически возразила Ленор. — Мариетту лишат права даже разговаривать с тобой. Что же касается Софьи, то, хоть она не еврейка, а славянка, судя по тому, что я читала в «Mein Kampf»[35], она тоже принадлежит к низшей расе… Понимаю, что испортила вам вечерок, — сказала она печально, — но у меня нет настроения говорить о разных глупостях. Извините. Это мне нужно уйти. Сара, не провожай меня. Я знаю дорогу.

Когда через несколько минут за Ленор захлопнулась дверь, женщины, собравшиеся в библиотеке, вздрогнули. Они попытались сделать вид, что ничего не случилось, ища более нейтральные темы для обсуждения, но все казались озабоченными. Вечер, обещавший быть веселым, оказался слишком коротким.

Дрожа от сквозняка, Сара закрыла двери за ушедшими подругами и прислонилась на минуту к стене. Автомобильные колеса хрустели по гравию. Ей показалось, что сосновый лес приблизился к дому. Просторные аллеи, по которым некогда ездили на лошадях, были пустынны. На окнах соседних вилл, построенных из стали и стекла в стиле рококо или модерн, многие из которых принадлежали обеспеченным еврейским семьям, были закрыты решетки.

Внезапно Сара бросилась к лестнице. Ей безумно захотелось увидеть своих детей, вдохнуть их запах, потрогать их нежные тела. Она поспешила по коридору. Двери детской спальни остались приоткрытыми. Она вошла на цыпочках, чтобы не разбудить малышей, в то время как ей хотелось зажечь все лампы, крепко обнять их, пересчитать пальчики на ручках и ножках, как при рождении.

Феликс спал на спине, вытянувшись на кровати, сжимая в руках плюшевого жирафа. Он откинул покрывало, его волосы прилипли к вспотевшему лбу. Сара заволновалась, нет ли у него температуры, но это была всего лишь испарина. Она положила его ноги и руки в более удобное положение, полюбовалась глубоким сном ребенка, нежно погладила по щеке. В другом конце большой комнаты в маленькой кроватке с решеткой спала Лили с куколкой в руке. Сара прикусила губу, чтобы удержаться и не разбудить ее. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, почему она нечетко видит лицо дочери. Оказывается, из-за слез, которые мешали ей.

Сзади возникла длинная тень, загородившая большую часть света, проникавшего из коридора. Это был Виктор. Он подошел к Саре, поцеловал ее и взял за руку. Она хотела сказать ему о своих страхах, о проблемах с работниками, о неоплаченных счетах, о борьбе за банковские кредиты, о презрении, которое она стала ощущать со стороны некоторых сотрудников, об их молчаливых угрозах, о слабом здоровье матери, которая жила вместе с ними, но редко покидала свою половину дома, о беспокойстве за будущее детей. Сердце болело, и ей казалось, что она задыхается. Она боялась открыть рот из-за страха, что наговорит много горьких и тоскливых фраз.

Виктор поправил одеяло у девочки, провел пальцем по ее щеке и помог жене встать. В коридоре Сара обняла его за талию и подняла голову, чтобы посмотреть на худощавое лицо. От мужа вкусно пахло апельсинами, которые он очень любил. Он пытался ободрить супругу, но в глазах за линзами очков угадывалось беспокойство. Не произнеся ни слова, он обнял Сару, прижав свой подбородок к ее голове. Сара уткнулась лицом в его шерстяной пуловер, благодарная за это молчание. Будучи очень внимательным человеком, Виктор знал, что подчас один жест может стоить всех придуманных человечеством слов.

В этот февральский вечер густой туман скрыл светящиеся вывески и огни фонарей, а снежная смесь покрыла дорожки и сточные канавы. Спрятав руки в карманы, а лицо в шарф, чтобы защититься от холода, Макс возвращался в студию. Шел он медленно. Усталость последних дней давала о себе знать. Уже несколько дней он совершенно не мог заснуть. Подписанное маршалом Гинденбургом 30 января назначение Адольфа Гитлера на пост канцлера рейха оказалось для него нокаутирующим ударом. Этого он никак не ожидал. Снисходительный Фердинанд не стал даже смеяться над его наивностью, лишь покачал головой и сжал зубы.

Едва узнав новость, Макс в течение нескольких часов назначил встречу Фердинанду и Мило фон Ашенгеру в комнате на первом этаже гостиницы «Адлон», так как попутно он должен был фотографировать мартовский показ моделей.

В течение четырех часов непрекращающийся поток членов СА и СС выливался из Тиргартена, проходил под Бранденбургскими воротами, двигался в сторону Вильгельмштрассе, где на балконе своей канцелярии их ожидал Адольф Гитлер. Раскачивались красные знамена со свастиками. Двадцать тысяч факелов грозно освещали фасады домов.

— Я думал, что манифестации в подобных местах запрещены, — ворчал Мило, нервно доставая сигарету. — И где этот чертов Геббельс раздобыл столько факелов? Такое впечатление, что он устроил в доме целый склад.

Вдыхая горький запах дыма, они слушали вибрирующий голос Геббельса, которого в первый раз транслировали по радио. Загипнотизированный ритмичным стуком кожаных ботинок по брусчатке, глядя на ровные шеренги и автоматическую отмашку рук, Макс чувствовал, как напрягается его тело. Оркестровое сопровождение парада было превосходным. Время от времени завороженные зрители поднимали правую руку и громко орали «Хайль!», демонстрируя свое согласие и желание быть благословленными этой дьявольской силой. Макс вспомнил, как во время нищенских послевоенных лет на улицах Берлина появлялись какие-то сумасшедшие, заявлявшие, что посланы Богом, чтобы спасти мир. Теперь он видел в возбужденных глазах толпы такую же мистическую, гипнотическую одержимость.

Прошло еще несколько недель, но Макс так и не смог себя перебороть. Не имея настроения участвовать в праздниках, он отказывался сопровождать друзей на балы-маскарады, которые оживили город. Он все больше времени проводил в одиночестве, закрывшись в лаборатории, стараясь хоть ненадолго забыть горький вкус происходящего в стране. Открывая двери парадного, он молил Бога, чтобы не встретиться с портье, который, конечно, не преминул отметить назначение фюрера патриотическими песнями. Он ждал прибытия лифта, подняв воротник пальто.

Выйдя на площадку, Макс удивился, обнаружив, что двери его студии приоткрыты. Смелая и абсурдная мысль промелькнула в голове: «Неужели вернулась Ксения, а двери для нее открыл портье?» Несмотря на то что он больше там не жил, переехав после смерти отца в другое место, Макс сохранил за собой студию, так как это был единственный адрес, который знала Ксения.