Такая возможность приспособления к океанической среде очаровала Шандру, и вопросы посыпались градом. Ей хотелось узнать абсолютно все: как живут соляриты-гидроиды, как общаются под водой, что едят и чем запивают? Как выглядят их жилища? Есть ли у них свои города, транспорт, книги, связь, искусство? Как они любят? В постели или средь бурных волн? И, наконец, что они носят? Скафандры, плавки, чешую или тот самый наряд, который Адам и Ева предпочитали до грехопадения?

Увы, я не мог насытить ее любопытства. Я был на Солярисе не раз, но почти не общался с гидроидами; в местной иерархии они относятся к низшему классу, они — фермеры и пастухи, шахтеры и китобои, сборщики жемчуга и рабочие с подводных фабрик. Я твердо знал лишь одно: мои товары — не для этих людей. Не потому, что они гидроиды, а по иным причинам, скорей социального, чем генетического порядка. И это со всей определенностью доказывало, что тихий, мирный Солярис тоже не был раем. Во всяком случае, тем Раем, который я ищу. Глаза Шандры мечтательно затуманились.

— Должно быть, там очень красиво… — прошептала она. — Безбрежный, залитый солнцем океан и острова, покрытые зеленью… Душистый запах магнолий, пальмы с огромными глянцевитыми листьями и секвойи, что поднимаются над лесом, подпирая облака… Я ведь не ошибаюсь, дорогой? Секвойи выше пальм, магнолий и дубов?

Подтвердив, что это правильно, я добавил:

— Там есть и другие восхитительные виды, на островах вулканического пояса.

Они необитаемы, девственны и пустынны: темные скалы над серыми водами, бурый и сизый лишайник, стремительные водопады и неприступные вершины, над которыми вечно курится дымок… Грозная красота! Такого ты еще не видела. Ты будешь делать снимки, а я встану рядом, обниму тебя и почувствую, как под моей рукой бьется твое сердце…

— Ты будешь вознагражден! — Шандра с королёвским величием кивнула головой и принялась расстегивать комбинезон. — Прямо сейчас! Я не возражал.

Мы миновали пояс астероидов, проплыв над россыпями черных, алых и серебристых глыб; они мерцали и переливались, выхваченные на мгновенье из космической тьмы яростным пламенем, бушевавшим за кормой “Цирцеи”. Там был наш условный юг; там плавился лед и превращался в воду, затем — в струю ионизированного газа, раскаленного до звездных температур; там дюзы беззвучно раскрывали свои огнедышащие жерла, извергая потоки огня; там, в жаркой и страшной преисподней, метались демоны, рычали, бунтовали — и, укрощенные магнитными полями, летели в холод и мрак беспредельной пустоты. Пятьсот пятьдесят метров отделяли нас от этого ада, ничтожное расстояние по меркам космоса, но для нас оно равнялось дистанции между жизнью и смертью, между понятиями “быть” и “не быть. Впрочем, о смерти я не думал; моя “Цирцея” была надежным кораблем. Я размышлял о Йоко и других своих женщинах. Это была своеобразная ревизия, мотивом к коей послужили вопросы Шандры. Я выяснил — не без удивления и грусти, — что плохо помню многих своих жен; их внешность, их привычки, голоса, манера двигаться и говорить как бы подернулись туманом, гасившим все — черты лицы, фигуру, запахи и звуки. С не меньшим удивлением я понял, что все они, такие разные по виду и своей конституции, принадлежали к двум основным группам, будто я сознательно избегал всех других женщин, считая их неподходящими для себя или недостойными ступить на борт моей “Цирцеи”. К первой относились авантюристки — может быть, не в полном смысле этого слова, но все же девушки, не лишенные огонька.

Каждая из них преследовала свою цель, диктуемую честолюбием, любопытством, врожденной непоседливостью или страхом, который внушала им действительность; для них я был опорой и защитой, возлюбленным, предметом гордости, а в редких случаях — объектом для экспериментов.

Совсем иными были те, кого я называю неистовыми матерями. Эти женщины помешаны на детях; смысл их жизни заключается в том, чтобы вынашивать, рожать, воспитывать и снова вынашивать и рожать. Мужчину они рассматривают как некий полезный механизм, приспособленный для зачатия и создания комфорта; впрочем, в нашу эпоху они обходятся без мужчин, предпочитая постели хирургическое кресло. Когда население возрастает и на планете вынуждены ограничить рождаемость, они оказываются в первых рядах недовольных; им не нужны лицензии и один ребенок в столетие, они жаждут рожать, рожать и рожать! Желательно ежегодно. Подобные дамы, если их вес в обществе высок, инициируют строительство колонистского корабля с последующей эмиграцией; они в своем роде героини, пионеры дальних дорог и покорители Галактики, сеющие тут и там наше человеческое семя. Но эмиграция — долгое дело, связанное с большими затратами и созданием коллектива в десятки, а то и в сотни тысяч людей; так что, если неистовой матери подвернется торговец, способный доставить ее на Окраину, она лезет из кожи вон, чтоб угодить к нему в постель. Такой, кстати, была Нина с Трантора. Как потенциальный супруг я ее не слишком интересовал — ввиду своего бесплодия и невозможности заселить “Цирцею” ордами младенцев; однако она заключила со мной контракт и даже попыталась протащить в нашу спальню пару-другую своих подружек.

Надо отметить, что это не такой уж редкий случай — неистовые матери всегда солидарны, поскольку их объединяет и ведет одно и то же желание. Некоторые из спейстрейдеров бессовестно эксплуатируют их, набивая в корабль целый гарем, который должен ублажать владыку-капитана, пока тот не расстанется со своими одалисками в каком-нибудь подходящем мире. Все они идут на это добровольно и — поразительный факт! — еще проливают слезы благодарности, очутившись там, где можно плодиться и размножаться без помех. Я думаю, что человек завоюет Галактику не потому, что он умен, жесток или упорен, а в силу неукротимого инстинкта размножения,свойственного определенным представительницам нашей расы. Дай им шанс, и все светила погаснут, задохнувшись под грудами мокрых подгузников.

Из двух описанных выше категорий я твердо предпочитаю авантюристок. Во-первых, они не рассматривают меня как транспортное средство, а во-вторых, проигрывая матерям в душевной силе, авантюристки берут реванш в ином: они веселей и добрей, с ними приятней общаться, и их разговоры не так однообразны и скучны (не считая Дафни, которая на свой манер тоже была авантюристкой). Кроме того, в неистовых матерях есть что-то примитивное, маниакальное; когда дорога близится к концу, физиономии их суровеют, а в глазах вспыхивает фанатичный блеск. Они начинают изнурять себя гимнастикой, однако прибавляют в весе; их аппетит (в том числе — сексуальный) внезапно возрастает, и они все чаще любопытствуют, не собираюсь ли я избавиться от стерильности. Бесполезно напоминать им, к чему приводит беременность на космическом корабле — голос здравого смысла негромок, тогда как сирена инстинктов вопит во всю мочь. Шандра была не такой. Разумеется, и с ней перешептывались инстинкты, однако рассудка она не теряла. А может быть, ею руководил не рассудок, а гордость — та гордость, что свойственна сильным и независимым существам. Вы понимаете, что я имею в виду: куры несутся чаще орлиц, но их потомству — булькать в кастрюле, а не парить среди горных вершин.

Классификация — основа многих вещей, и, разработав ее, я успокоился и ощутил готовность к дальнейшим раскопкам. Осталось только преподнести Шандре плод моих раздумий, что я и сделал, едва мы миновали зону астероидов. Выслушав сагу о неистовых матерях, она слабо усмехнулась.