Именно такое понимание церковной дисциплины и характера власти первоиерарха отстаивал митрополит Сергий, именно против такого понимания боролись митрополит Агафангел, митрополит Кирилл, митрополит Иосиф, митрополит Евлогий, следовавшие духу соборных и патриарших установлений. Хотя владыка Афанасий, будучи продолжателем этой церковной традиции, подчеркивает, что вопрос признания или непризнания патриарха Алексия, хождения или нехождения в храмы Московской патриархии – есть «дело совести», так что он не осуждает непризнающих, однако такой вывод противоречит нарисованной им картине, ибо кому же религиозная совесть может позволить оставаться вне «общения со Вселенской церковью», или, проще говоря, «вне Церкви»?

Неясность экклезиологического сознания до сих пор препятствует борьбе против ложного учения о Церкви и приводит к своего рода «каноническому плену», когда ради требований церковной дисциплины заглушаются требования церковной совести. Такого положения в Церкви быть не может. Весь опыт Русской церкви после собора 1917–1918 гг. свидетельствует о том, что преодоление этого ложного и нетерпимого положения возможно лишь на пути развития православного понимания сущности первосвятительской власти и места епископа в Церкви.

Суть же этого понимания, как мы заключаем из рассмотрения этого опыта, сводится к тому, что харизматическая природа первосвятительской власти проявляет себя именно в церквеустроительных действиях этой власти, в деле фактического управления Церковью. Признание этой харизмы за первоиерархом, с одной стороны, исключает возможность создания ложных центров церковной власти и, с другой стороны, требует от всех членов Церкви, в первую очередь от епископата, постоянного соборного контроля за действиями первоиерарха. Церкви в целом принадлежит суждение о том, какие именно действия первоиерарха соответствуют канонической правде и воле Божией о Церкви, а какие действия – есть плод чуждого влияния, личного произвола и канонических ошибок. В этом смысле оправдана позиция и тех епископов, которые не подчинились распоряжениям патриарха, продиктованным требованиями государства, или ошибочным суждением, или человеческим личным произволом патриарха. Кощунственна мысль, что современный оберпрокурор, т. е. уполномоченный Совета по делам религий, имел власть распоряжаться божественной благодатью или что благодать могла содействовать актам, вредным и разрушительным для Церкви.

Однако такое оставление за епископом и церковным народом права суждения о действиях церковной власти не должно означать разрыва канонического или молитвенного общения с ней. Как только первоиерарх начнет совершать действия, в которых религиозная совесть епископа, опирающаяся на соборное суждение церковного народа, опознает участие первосвятительской Божественной харизмы, епископ должен подчиниться первоиерарху и его велениям, как выражению и осуществлению воли Божией о Церкви. И неподчинение в этом случае действительно будет означать самочинное, раскольническое действие.

Такой взгляд помогает сохранить оба важнейших вклада в понимание природы Церкви, которые внесены опытом ее истории после 1917 г.: с одной стороны, высокое представление о патриаршестве, как проводнике Боговластия и благодатном увенчании церковной жизни; с другой стороны, утверждение достоинства и церковной свободы каждого епископа, как пастыря, несущего личную ответственность за вверенную ему малую Церковь. В основе же всего лежит соборность, которая должна проявляться непрестанно в каждом церковном действии, так что никакой акт церковной власти не может осуществляться помимо соборного «Аминь», свидетельствующего о присутствии в этом церковном акте божественной благодати.

Совершившийся в годы Великой Отечественной войны резкий поворот Сталина от политики ликвидации Церкви к покровительственному сотрудничеству с нею, поставил совесть верующих перед новым испытанием. Массовое открытие храмов, восстановление богослужения на шестой части земли – событие огромного духовного значения, по масштабам сопоставимое с деяниями императора Константина или князя Владимира, которых Церковь за это именует «равноапостольными». И в то же время деяние это совершено человеком, не верившим ни во что, кроме самого себя, человеком, которого по справедливости нужно отнести к величайшим преступникам, известным мировой истории, человека, который привел возглавляемую им страну на грань физического и духовного вырождения и едва не вверг весь мир в пожар новой опустошительной войны.

Если можно с полной ответственностью сказать, что Русская церковь в лице патриарха Тихона, соловецких епископов, подвижников «православных катакомб», в лице великого сонма новых мучеников и исповедников явила достойный христианский ответ на испытание Революцией, то испытание (на церковном языке – «искушение») сталинизмом и поныне осталось непреодоленным. Окончательное решение этого вопроса может дать с течением времени только сама Церковь, мы же видим свой долг в том, чтобы в меру доступного нам понимания этот вопрос поставить.

Изучая документы, мы не встретились с какими-либо фактами активного личного участия Сталина в антирелигиозных кампаниях 1918–1919 и 1922–1923 гг., хотя он был членом политбюро, принявшего в марте 1922 г. решение о терроре по делу о церковных ценностях. Но, начиная с 1927–1928 гг., он берет в свои руки инициативу борьбы против религии и Церкви. Для захвата и укрепления личной власти ему было необходимо обострение политической обстановки в стране, восстановление атмосферы гражданской войны. Этой цели служил его план сворачивания «новой экономической политики» и отнятия земли у крестьян путем принудительной коллективизации. Как и в период «военного коммунизма», для подавления крестьянского сопротивления необходимо было прежде всего нанести удар по духовным устоям, по вековым народным традициям. Накопленный в годы Гражданской войны заряд ненависти и глубокая деморализация целых слоев общества обеспечивали успех его планам.

В конце 1927 г., в политическом докладе на ХV съезде ВКП(б) Сталин бросает многозначительное замечание:

«У нас имеется еще такой минус, как ослабление антирелигиозной борьбы».

Проведенная под его личным руководством хлебозаготовительная кампания послужила своего рода «разведкой боем», «генеральной репетицией» перед началом решающего удара по крестьянству. Весной 1928 г. Сталин намечает стратегию нового антирелигиозного наступления. При этом он подкреплял свой план авторитетом Ленина, проводя прямую параллель с кампанией по изъятию церковных ценностей:

«Получилась в известной степени такая же комбинация (конечно, с соответствующими оговорками), какая имела место в 1921 г., когда партия во главе с Лениным, ввиду голода в стране, поставила вопрос об изъятии ценностей из церквей на предмет приобретения хлеба для голодающих районов, построив на этом широчайшую антирелигиозную кампанию, и когда попы, уцепившись за ценности, выступили на деле против голодающих масс и тем самым вызвали озлобление масс против Церкви вообще, против религиозных предрассудков, в частности, против попов и их руководителей, в особенности. Были тогда такие чудаки в нашей партии, которые думали, что Ленин понял необходимость борьбы с Церковью лишь в 1921 году (смех), а до того времени он будто бы не понимал этого. Это, конечно, глупость, товарищи. Ленин, конечно, понимал необходимость борьбы с Церковью и до 1921 года. Но дело вовсе не в этом. Дело в том, чтобы связать широкую массовую антирелигиозную кампанию с кровными интересами масс и повести ее таким образом, чтобы она, эта кампания, была понятна для масс, чтобы она, эта кампания, была поддержана массами».