Полежав на морском дне, плыву дальше – на мою прогалинку среди зарослей келпа. Наконец-то я вижу мир сквозь призму моря. Мимо меня бочком к заветной расщелине пробирается коричневый краб, а после, прижавшись задом к камню, выставляет клешни. Я беру его, потом возвращаю на место и пускаюсь дальше. Жиденькая стайка селедок (по-моему, какая-то разновидность песчанок) при виде меня закапывается в песок. По каменной впадинке ползают морские звезды. Мелкая рыбешка прячется в келповых зарослях, соседствуя с мастерами мимикрии, которые живут здесь безвылазно.

Вода обволакивает меня влажным шелком, чувствуясь даже сквозь черную резину гидрокостюма. Я плыву по неспешному течению между мирно покачивающимися стволами келпа. Я словно вернулся в свое невесомое первобытное естество, ставши в морском потоке водою в воде. Не той, что, вытекая, обращается в ничто, но каплей в море.

Кое-где колышутся кораллы; морские гвоздики и анемоны стоят неподвижно, точно декорации. Рыба-воробей, заметив меня, недобро косится и на всякий случай выпускает колючки. У нее забавные пухлые губки и чрезвычайно чопорный вид. Тут появляется бойкая серебристая стайка плотвичек – они перемещаются синхронными рывками, двигаясь как по команде в одну и ту же сторону, хотя вожака у них нет.

Нырнул я неглубоко, но все равно виски сдавило прилично. Медуз и другие глубоководные организмы, если вытащить их из воды, разрывает – так же, как нас сплющит в бесформенную массу, попади мы на глубину. Погрузившись всего на десять метров, мы испытываем давление вдвое большее, чем на поверхности. На пятистах метрах давление достигает пятидесяти атмосфер. Это страшная перегрузка. Водолазы, забираясь на такие глубины, рискуют подхватить целый букет нервных расстройств. Становятся заторможенными, могут внезапно уснуть. Среди симптомов: тошнота, озноб, галлюцинации, бред, понос, рвота и прочие прелести, которые и в обычной жизни не очень-то приятны, а под водой представляют смертельную опасность. Давление так высоко, что легким приходится работать с многократной перегрузкой, чтобы впускать и выпускать газовую дыхательную смесь. Глубоководный ныряльщик после каждого погружения обязан проходить декомпрессию, иногда по нескольку дней. Иначе кровь его “закипит”, наполнившись пузырьками, подобно шампанскому. Организм страшно пьянеет. В крови, суставах, легких и мозге образуются сгустки (тромбы), закупоривая протоки, – в результате человек погибает мучительной смертью. Да уж, неважно приспособлены мы к домашней среде гренландской акулы.

Королева пузырей обитает в подводном гроте. В шумерском “Эпосе о Гильгамеше”, древнейшем из дошедших до нас литературных памятников, герой Гильгамеш, отправившись на поиски бессмертия, узнает о молодильном кусте, растущем на дне моря. Привязав к ногам тяжелые камни, герой опускается на дно. Там он отыскивает куст, который должен вернуть ему молодость. Только Гильгамешу надо было тщательнее оберегать волшебный куст: выйдя из моря, герой желает искупаться в бассейне, и, пока он плещется в нем, хитрый змей похищает находку.

И тут… У самого дна меня внезапно подхватывает мощный поток. Сопротивляться бесполезно – меня просто закрутит и сомнет. Вытянув руки по швам, я отдаюсь на волю стремнины – она несет меня куда глаза глядят, являя мне диковинные виды. Я вдруг попадаю в морскую поэму, а по ней, подняв паруса, плывут корабли, кашалоты с задорной ухмылкой гоняются у самого дна за гигантскими кальмарами, которые таращат на меня круглые тарелки глаз и развевают щупальцами, пытаясь улизнуть в живописные гущи кораллов печеночно-сизого цвета; склизкие угри высовываются и снова прячутся в пустых глазницах черепов, покрытых прядями водорослей вместо волос. Но поток несет меня дальше по глубоководному желобу в здоровенное отверстие, проникнув в которое, я вижу хор финвалов, на голоса распевающих глухую, жалостливую морскую песнь. Сверху, едва пробиваясь сквозь бравурные горны морских коньков, доносится приглушенное подвывание молодняка трески, а передо мною водят хоровод омары, ходя вкруг палтуса и камбалы, которые прихлопывают плавниками в такт пляшущим омарам. В зубатках я, как всегда, узнаю известных мне личностей. Рыба-луна, замерев в воде, освещает разверстую пасть исполинской акулы. Мимо летят скаты, выстроившись клином, словно эскадрилья штурмовиков-невидимок на задании.

Поток несет меня еще ниже, во мрак, оставляя позади все мои надежды: меня сейчас раздавит, обреченно думаю я, да и кислород должен был давным-давно кончиться, но ничего такого не происходит, а когда тьма сгущается до кромешной, из черноты вдруг начинают мигать престраннейшие существа. Среди теней утопленников загорается пугающий зеленоватый свет. Поток уносит меня миля за милей, как вдруг мне слышится оглушительный грохот, словно я очутился в жерле водопада. Кажется, меня волочет в гигантскую морскую глотку, уходящую к недрам земли. Реактивная струя, протащив по морскому дну, принесла меня к Москстраумену – к водам мальстрёма, бурлящим и кипящим как нигде на свете: я пропал, пропал безвозвратно.

Это настоящее водяное торнадо. У него черная, гладкая, блестящая изнанка, внутри которой в беспорядочном водовороте кружится всякая всячина: обломки кораблей, бревна, доски, древесные стволы, столы и стулья, разбитые сундуки, бочки, шесты, огрызки спасательных кругов. Изловчившись, цепляюсь за бочку, которую, похоже, сейчас вынесет наружу.

Очнувшись, я вижу под собой каменистый берег пляжа; я недалеко от заброшенной рыбацкой деревни, с той стороны парка Лофотодден. Лежу совершенно разбитый, а в ушах все еще слышен рев зияющей глотки Москстраумена. Я не помню ничего из моего путешествия сквозь пуп океана, кроме того, что уже поведал вам.

Когда я появляюсь в Осъюрдгордене, вернувшись из моей подводной одиссеи вокруг Лофотоддена, наши отношения с Хуго быстро скатываются в давешнюю колею негатива. Он спрашивает, хорошо ли я понырял – я отвечаю утвердительно и передаю привет от Анникен.

Но как-то под вечер нам наконец-то доставляют из починки мотор. Мы тут же выходим в Вест-фьорд, чтобы опробовать его, а заодно подкинуть нашим акулам еще ведерко шлама – старая подкормка, если и сохранилась в Вест-фьорде и его окрестностях, то в каких-нибудь гомеопатических дозах. На моторе новый масляный поддон, да и сам мотор должен быть теперь как новенький. На выходе из бухты Хуго выжимает максимум, и озабоченность на его лице сменяется удовлетворением.

Миновав Скровский маяк, мы идем параллельно Флесе, когда вдруг оба замечаем движение прямо у нас под носом. Ошибки быть не может – только эти звери могут плавать с такой прытью, и мы уже видим белые пятна на их боках: мы угодили в самую середину внушительной группы косаток. Волну перед нами то и дело рассекают их энергичные плавники. Внезапно, почти впритирку с бортом, из воды выныривает детеныш. Высунувшись, с любопытством рассматривает нас одним глазом. Детеныш этот величиной с нашу лодку, но вдвое меньше тех, которые активно перекликаются с ним. Шкура толстая, лаково-черная, как виниловый пластик нашего РИБа. Детеныш, верно, не разобравшись, принял лодку за морское животное и решил познакомиться поближе. Взрослые отзывают его, и детеныш нехотя возвращается к группе, которая следует на запад, к Вест-фьорду.